Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - К. У. Гортнер

– Как можно меня винить, если ты, едва приехав из Испании, тут же отправился воевать?

– Наверное, нельзя.

В голосе его прозвучала непривычная уязвимость. Это и его новый облик заставили меня спросить:

– Тебе больно?

– Было больно. Поначалу я думал, что сойду с ума от боли, но теперь уже легче. Сказали, что шрам останется, хотя Торелла утверждает, что отметина уменьшится, если каждый вечер делать припарки по его рецепту. Может быть, отращу бороду, как старый еврей.

– Торелла – опытный доктор. К его советам нужно прислушиваться.

– Да разве припарки могут исправить положение? – рассмеялся Хуан. – Ты посмотри на меня: я конченый человек.

Я не знала, что ответить. Не понимала, что он имеет в виду: свой вид или свою репутацию. В любом случае он был прав. Неловко кивнув, я сказала:

– Поздно. Мои дамы заждались меня. Может быть, встретимся, когда ты вернешься с папочкой из Остии?

Хуан кивнул и шагнул в сторону. Я двинулась было мимо него, но тут ощутила, как он осторожно коснулся моей руки.

– Лукреция…

Я посмотрела на него. Вблизи было видно, насколько глубока его рана. Да, она затягивалась, но удар клинком ему достался сильный, и он верно говорил: никакие примочки не возвратят ему прежней красоты. Наш мужественный Хуан, любимец папочки, до конца дней будет носить знак своего унижения. Я могла успокаивать себя только тем, что Чезаре сочтет это справедливым.

– Ты просила у меня плитки и кожу. Я привез образцы из Испании.

– Ой! – Я совсем забыла. – Посмотрю, когда в следующий раз приду к тебе.

Он не убрал руку с моего рукава.

– Нет.

– Нет? – повторила я.

– Нет, ты, конечно, можешь прийти. – Он улыбнулся застенчивой, чуть ли не нервной улыбкой, какой за ним прежде не водилось. – Но на неделе я должен отправить человека в Кастилию за некоторыми моими вещами… Вернее, этим займется секретарь, потому что я останусь здесь дольше, чем рассчитывал, из-за моей раны, и… Может быть, ты сейчас посмотришь, что я привез? Если тебе понравится, мой секретарь сделает полный заказ. А жена пришлет то, что тебе надо, вместе с моими вещами.

– Сейчас? – Я ощутила холодок тревоги.

– А почему нет? Мы можем поужинать вместе у меня. – Он убрал руку. – Слуги принесут сыр, хлеб и окорок. И вино – я привез отцу лучшее вино из Хереса.

Что-то меня настораживало. Мой брат изменился. Теперь это был блудный сын, нуждавшийся в защите нашего отца. Исчез тот брат, которого я знала: особенный мальчик, затмевавший Чезаре, самоуверенный мужчина, который вывез меня с пьяццы в тот день, когда на Святой престол избрали папочку, и который на куски изрубил наемника перед палаццо Адрианы. Я слышала, что война может менять человека. Неужели она изменила Хуана? Мне такое представлялось маловероятным, но я вдруг почувствовала, что отказать ему было бы жестоко. Изменился он или нет, но он уже никогда не будет прежним. Он не может исправить свои ошибки, а провести с ним пару часов – что ж, неужели сестра откажет брату в такой малости?

И все же я колебалась, пытаясь одолеть тревогу.

– Я уже сказала – сейчас поздно. Мои дамы будут беспокоиться.

– Тогда не будем ужинать. Зайди только посмотреть образцы. Это быстро.

Умоляющая нотка в его голосе, вероятно, появилась ненамеренно, но, когда я взглянула на ужасный шрам, вечное напоминание о его внешней и внутренней ущербности, что-то шевельнулось во мне. Никогда прежде я не испытывала к нему таких чувств.

Это была жалость. Я жалела его. Хуану не позволили потерпеть поражение или одержать победу на его собственных условиях. И все его неудачи коренились в том, что на него возлагались слишком большие надежды. В отличие от Чезаре, он получил не кардинальскую шапку, а лишь непостижимую отцовскую веру в то, что не может ошибиться.

– Хорошо. Но только чтобы посмотреть образцы. Я не могу больше задерживаться.

– Понимаю.

Он по-братски взял меня за руку, чего никогда не делал раньше, и повел по задней лестнице выше апартаментов папочки, где располагались и покои Чезаре. На стенных скобах висели светильники, открытые балки на потолке почернели от их чада, потому что крыша здесь была низкой. Остановившись перед дверью, Хуан принялся шарить в кармане дублета.

– Ты закрываешь дверь? – удивленно спросила я.

– У меня тут образцы и другие вещи из Кастилии, а также мои доспехи и оружие.

Он вставил ключ в скважину. Я хотела заметить, что он ведь, наверное, не боится воров в собственном дворце нашего отца, но тут дверь в большую комнату распахнулась.

Здесь пахло грязным бельем и нечистыми ночными вазами, жженым воском и углями из очага. На полу валялась одежда: в глаза бросались то помятые рейтузы, то непарные сапоги в грязи, то разные связанные рукава. На стульях висели плащи. Я не смогла сдержать улыбку. Еще ребенком Хуан вел себя так, словно его вещи сами должны раскладываться по местам, – он никогда не поднимал то, что упало. Если мать упрекала его за неряшливость, он неизменно отвечал: «А для чего тогда слуги?» Но сюда он явно не впускал слуг уже несколько дней. Неужели настолько стыдился своей внешности, что не хотел показываться даже им?

Однако само помещение выглядело роскошно: кровать с пологом на четырех столбиках была украшена помятым красновато-коричневым парчовым покрывалом, фреска во всю стену изображала причудливый ландшафт с деревьями, клонимыми ветром, темно-оранжевыми небесами и призрачным городом. Я подошла поближе, чтобы рассмотреть фреску, и тут услышала слова Хуана:

– Образцы у меня в передней.

Оказывается, он провел меня через заднюю дверь, поэтому я и не видела стражников. Меня снова потянуло улыбнуться: черные лестницы, задние двери! Хуан и в самом деле изменился.

Потом я замерла, разглядывая стенную роспись. Она изображала пустыню с похожим на мираж белесым городом на горизонте, в котором возвышались минареты и сгибались под ветром тенистые пальмы. Я медленно повернулась, увидела у кровати груду вещей и подошла. Странного вида жаровня с остроконечной крышкой не в римском стиле, лоскутная кожаная подушка, расшитая полумесяцами. Я видела такую в доме матери, когда появился турецкий заложник папы Иннокентия, убежавший от своего брата-султана. Он привез множество подарков, и папочка похитил один для Ваноццы.

Джем. Я попала в комнату убитого турка.

Меня охватил ужас. А вместе с ним пришло понимание.

За моей спиной открылась дверь и раздался голос Джованни:

– Я ведь говорил тебе, что ты еще пожалеешь.

Он закрыл дверь и повернул ключ в скважине. На его губах застыла вымученная улыбка. Все мои нервы затрепетали в знак протеста. Пришлось ухватиться за столбик кровати, чтобы устоять на ногах. Я смотрела, как он идет по комнате, а мой ум был еще не в силах осознать невозможное: он здесь. Этого не могло быть. Он же уехал из Рима. У меня, вероятно, видения.