Катя & 2/3 - Наталия И. Новохатская

сбросить с институтского челна руками сотоварищей студентов. Глас народа, уста младенцев и прочие устоявшиеся тезисы пошли в ход, следует думать. Тут мама Сотникова будет бессильна, разобраться с группой товарищей будет даже ей не по зубам, тем более, что в Сочи никто из студентов отдыхать не ездил.

Это была присказка, которую я осознала много позже. Сказка началась однажды после занятий, весной третьего года обучения, я только что вышла замуж и вернулась из свадебной поездки в Таллин. В смутном состоянии души, не вполне сообразив, что и почём. Брачная постель себя оправдала, прочее оставляло желать много лучшего.

Я лениво собирала сумку на выход после учебного дня, когда за парту подсела Лена Алкаева, здоровенная девица с косой-верёвкой на макушке, она же комсомольский организатор группы, идейная душа небольшого коллектива, известная народу под нежной кличкой Алкаша. Лена завела речь, тяжко вздыхая.

– Малышева, кстати, поздравляю с законным браком, это достижение, – для затравки Лена сделала комплимент. – Сейчас останься, у нас внеочередное собрание насчет Илоны Сотниковой. Будем просить деканат об отчислении, она плохо учится, четыре задолженности, ведет себя вызывающе в смысле морального облика. Позорит коллектив, мы не хотим с нею учиться. Напишем письмо после голосования. Понятно? Ты можешь не выступать, но письмо подпишешь.

– Вы, что, обалдели все? – без изыска вскинулась я. – Кто надумал такую гадость?

– Есть решение, – сообщила Лена. – А тебе что? Кто она тебе: сват, брат, подруга детства? Кто из-за нее без стипендии ходил семестр? Пушкин?

– Я подметных писем подписывать не буду! – заявила я с историческим уклоном, неведомо откуда взявшимся. – И вообще, а Илька где?

– Нет её, прогуливает, – сообщила Лена. – Говорит, что больна. Вроде сделала аборт, не первый. Так даже удобнее.

– Это ж стыдоба немыслимая! – я продолжала возмущаться в народном духе. – Тайком, за её спиной! У половины группы хвосты с той сессии, а насчет морального облика, то… Извини меня, не будем о присутствующих, но к Ильке обиженные жёны не ходили с претензиями!

– Хорошо, Малышева, убедила, – Лена поняла, что коса нашла на камень. – Беги домой, скажем – заболела голова, письмо подпишешь потом. Вали!

Однако отвалить не пришлось. Пока я тупо взвешивала варианты, группа вернулась из коридора и привела с собой Наташу Кубовую из бюро комсомола, к тому же аспирантку театроведку. Чрезвычайно противную девку, известную под прозвищем «Кобра», ко всему прочему много лет пишущую диссертацию о театральной «Лениниане».

– Теперь сиди, но тихо! – угрожающее прошептала Лена. – С Наташкой не забалуешься, не советую, сожрёт.

Лена мигом переместилась в президиум за преподавательским столом, разделив почести с Наташей Кубовой. Смотрелись они вдвоем вполне комично: крупная Алкаша с мощным плюмажем на темени и тщедушная Кобра с зализанной головкой, при круглых очках, наводящих на метафору. Однако смеяться не приходилось, намерения у девиц были серьезными, обе считали, что занимаются идейно значимым и государственным делом.

Лена сказала выученное вступительное слово, далее выступил староста Гена Трибрат и добродушно пожаловался, что Илона сама виновата, довела товарищей до крутого решения. Мол, у многих задолженности, у него самого сколько угодно, ну не даются языки, хоть плачь! Но он сознает и старается. У Толика Вепрева тоже хвосты и он, извини, Толян, иногда страдает запоем, вон недавно сдал работу, залитую портвейном, кто без греха? Но Толик по крайней мере стыдится, правда ведь? А Илона – ну просто ни капли. Мало того, что плохо учится, так ходят слухи, что опять у нее женские проблемы, извините девочки. Это ж получается, что у нас не группа комсомольцев, а почти нехороший дом! Ну ладно, он не будет уточнять. По изложенным причинам Гена предлагает дружно проголосовать за исключение, пора очистить ряды.

Я смотрела в окно, тихо страдала, оказавшись в плену у доморощенной инквизиции, и мечтала лишь об окончании процедуры. Результат был предписан, утверждённые роли исполнялись, моей не просматривалось. Следующей поднялась с места Галя Нефедова и поведала с завидной логикой, что если кто-то не хочет или не может учиться, а вместо того ведет «сладкую жизнь», то ему или ей не место в государственном учебном заведении, пусть занимается чем угодно в других местах. И так далее и тому подобное. Я понимала Галю, догадываясь, что бедняге дали вводную, ослушаться она не могла, в недалекой перспективе решались вопросы об аспирантуре и о красном дипломе. Своим будущим Галина рисковать не хотела, с Илей издавна враждовала, к тому же говорила справедливые вещи. И если бы сама, а не по указке, то кто бы оспорил?

Боюсь, что на мне прописались сопутствующие эмоции, потому что почти синхронно на парту легли две записки, брошенные через проход.

№ 1«Вопрос: стоит ли Ила таких страданий?» – текст без подписи, но я знала, что спросил Андрей Дмитриев.

№ 2«Устав колониальных войск Британской империи, пункт №№: Если изнасилование неизбежно, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие. Малышка, смотри, как на фарс, особливо в грезидиум. Там Пат и Паташон в женских обличьях правят бал. Мы постоим у стеночки, а?» – с письменным красноречием призывал Виталик Акимов узнаваемо, но тоже анонимно.

Когда Галя завершила речь, она мигом оторвала клочок от тетради и последовала примеру друзей. Ее запись прилетела и гласила. «Катя! Разве это не так? В чём я неправа?»

И даже при этих условиях я ничего не планировала, кроме скучной нотации Галке в коридоре, типа того, что цель не оправдывает средств, но мне не дали возможности уклониться от ристалища. Наташа Кубовая заметила почтовую активность и направила внимание на адресата.

– Всё правильно, – сказала она. – Сейчас составим текст и проголосуем, но вон у окна сидит девушка, Малышева, кажется, Катя и хочет выступить, как я поняла. Товарищи предлагают ей тезисы. Мы слушаем вас, Малышева, не стесняйтесь. Если у вас болит голова, то скажите коротко, не страшно.

Насчет головной боли постаралась Лена Алкаша, склонившись к уху Кобры, но та уже поднялась на свитых кольцах. К общему сожалению. Особенно к моему личному. Одним кратким, но странно протянувшимся моментом я прикидывала, что будет лучше: прикинуться, что мигрень достигла апогея и выскочить в коридор, либо сказать кратко, что согласна с Галей, предыдущим оратором. Однако не выбрав, что сказать, я откинулась на спинку парты так, что дерево загудело, оскалилась и открыла рот.

– Дорогие товарищи по союзу молодежи! – сказал смутно знакомый голос рядом со мною, скорее всего, говорила кузина Ирочка, только тоном ниже. – К вам обращаюсь я, друзья мои!

Далее осознав, что мнимая Ирочка цитирует товарища Сталина в июне сорок первого года, я на неё цыкнула, и речь пошла