“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг. - Андрей Платонович Платонов

первую неделю ходить в нарывах. Куда я еду, там нет ничего, кроме редких мутных колодцев, гадов-рептилий, неба и порожнего песка.

Целую обоих крепко и долго.

Андрей.

Впервые: Волга, 1975. С. 169 (фрагмент).

Печатается по: Архив. С. 510–511. Публикация Е. Роженцевой.

[183] М. А. Платоновой

20 апреля 1934 г. Байрам-Али

Телеграфируй срочно Байрамали. <До> востребования мне. Все ли благополучно.

Печатается по: ИМЛИ. Ф. 629. Оп. 3. Ед. хр. 14. Л. 25. Телеграмма.

[184] П. А. Платонову

27 апреля 1934 г. Ашхабад

Дорогой Тотик!

Сегодня я приехал из пустыни и получил твое письмо, где ты меня ругаешь. Я послал вам много писем. И тебе послал 50 р<ублей> еще 4 или 5 апреля. Неужели ты не получил еще денег? Это виноват не я, а почта. При этом посылаю в 2-х конвертах растения и цветы. Я их собрал в самой середине Каракумской пустыни. Они цвели, некоторые пахли. Но теперь уже посохли и их трудно узнать. Они живут мало, только весной; потом сохнут и ветер их сметает.

Сейчас я ехал трое суток и очень устал. Завтра отдохну и напишу большое письмо тебе и маме.

Твой отец

Андр. Платонов.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 511. Публикация Е. Роженцевой.

Датируется условно – по содержанию письма.

[185] М. А. и П. А. Платоновым

28 апреля 1934 г. Ашхабад

Ашхабад, 28/iv 34.

Дорогие Муся и Тотик!

Я вернулся из своих поездок по Туркмении. Больше, может быть, не поеду никуда. Возвращаться думаю 2 или 3 мая. 2-го кончается мой срок. Но здесь в обязательном порядке оставляют пробыть на съезде туркменских писателей, который откроется 8/v[653], тогда я выеду в Москву 10 или 11/v (поезд идет в Москву 2 раза в неделю). Однако я думаю вырваться и уехать еще до съезда – 2 или 3 мая, тогда приеду 8, 9 или 10 мая в Москву. Как это выйдет – на днях сообщу.

От своих путешествий я сильно утомился. Ездить очень трудно, в особенности по пустыне, хотя я очень терпеливо переношу жару. В юго-восточных Каракумах (на карте ниже Чарджуя[654] по р<еке> Амударье) я первый увидал два ярких глаза в темной песчаной норе[655]. Бывший со мной директор песчаной станции[656] сказал, что это каракурт – редкий черный паук. А узбек-инженер, тоже бывший в нашей группе, убежал от страха: каракурт прыгает и укус его, говорят, смертелен.

Здесь еще сильно утомляешься оттого, что весной Туркмения как теплица под стеклом – трудно дышать от горячего влажного воздуха. Чтобы жить, здесь надо еще долго привыкать.

Сегодня мне привили черную оспу – другим привили ее раньше. Говорят, здесь это обязательно.

Я сильно соскучился по тебе и Тотику. Вы мне почти не пишете: ты написала только одно письмо, Тотик два. Мне трудно понять, что это значит. Я вам послал в три приема (как только получал деньги) 500 + 400 + 250 = 1150 р<ублей>. А Тотик в письме от 18/iv пишет, что еще и первых 500 р<ублей> не получали и что он там голодает, а я пьянствую. Когда я был 18–19/iv в Репетеке[657] (потом был два дня в Байрам-Али, откуда посылал телеграмму[658]), то мне пришлось почти два дня не есть, а пить я хотел только воду.

15 или 16 я послал в чужой посылке сапоги Тотику. Открыткой я написал, где и когда нужно получить эти сапоги. Получили вы эту открытку?

Рассказывать о Туркмении в письме слишком длинно и может выйти даже непонятно. Например, был случай на днях. Женщина-туркменка, член партии, известный работник, развелась со своим мужем, тоже туркменом, и стала жить одна. Проходит время. Туркменка сходится с другим туркменом и выходит, кажется, за него замуж. Тогда бывший муж приходит к ней, застает ее одну и начисто, в один удар, отрезает бывшей жене голову[659]. “Изменя”, жена, даже оформленная по советскому закону в виде развода, здесь не всегда прощается. Вместе с тем нигде, наверно, нет такого уважения к женщине, нигде она так высоко не ценится, как здесь, но взамен от нее требуется абсолютная верность. Здесь нельзя, например, спросить обычную вещь у знакомого туркмена: как здоровье вашей жены? Он ответит: а тебе какое дело? – и станет врагом, а то и пустит в дело силу[660].

М<ожет> б<ыть>, это мое последнее письмо, если я не останусь здесь дольше. Я тебя ведь спрашивал в одном письме – оставаться ли мне дольше или нет? Ты по обычаю ничего не ответила. Все это чудно, но неприятно.

Попроси Тотика, чтобы он не баловался там, не попадал ни в какие <часть листа утрачена> пусть он слушается тебя и бережет мать, а ты береги его.

Скоро я приеду домой.

Целую вас обоих.

Поздравляю тебя с днем рождения вторично. Целую крепко…

Андрей.

Вот на всякий случай еще раз сообщаю адрес, где нужно получить сапоги Тотика:

Старая Башиловка, д. 8, кв.1, Ел<ена>

Як<овлевна> Новицкая (жена Трабского[661]) —

остановка у бегов. Телеф<он> Д-1-75-81.

Впервые: Волга, 1975. С. 169 (фрагмент).

Печатается по: Архив. С. 511–513. Публикация Е. Роженцевой.

[186] М. А. и П. А. Платоновым

1 мая 1934 г. Ашхабад

1 мая, Ашхабад[662].

Дорогие дети!

С утра сегодня ясная и уже жаркая погода. На горах лежит нежный туман, на верху их – ослепительный снег. Я ушел один за город, на холмы, лежащие перед горами, где пасутся верблюды. Я часто, когда нахожусь в Ашхабаде, совершаю длинные, одинокие прогулки. Они мне доставляют большое удовлетворение. Так же я поступал когда-то в юношестве. Потом я смотрел местный парад. Зрелище красивое и яркое по одеждам. Остальной день прошел довольно скучно. Собираюсь уезжать домой, но вопрос решится только 3-его. Разная тут архимудия. Дело свое – сбор матерьяла – я сделал. Причем нашел – правда, в еле уловимой форме – фольклорную тему. Так же как когда-то Апулей нашел где-то в Азии тему Амура и Психеи. Не знаю, что еще у меня выйдет, – это сказка о Джальме[663]. Сильно стосковался о тебе – душевно и физически. Дни идут всё более долго и тягостно. Стоит тягостная жара, от писателей изжога и т. п. Однако это к Азии не относится, она велика и интересна. Если бы ты с Тотиком могла хорошо