“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг. - Андрей Платонович Платонов

со мной. И эта болезнь труднее, мучительней чумы!”

А на самом деле это так.

Я не знаю, что тебе, как тебе сказать об этом. М<ожет> б<ыть>, это всё смешно для тебя и ты там живешь своим веселым способом с мужчинами. Ты не хочешь мне написать, одно это уже показывает твое хладнокровие, твое равнодушие ко мне. Так сделай что-нибудь сразу самое тяжкое для меня, а я всегда пойму свой выход. Как чудно жить с таким сердцем, как у меня, – это, наверно, глупо со стороны. Человек всё больше и больше влюбляется в свою жену. До чего ж это дойдет! Как будто дело идет не на возраст, а на юность.

Как бы я хотел любить тебя легко, беззаботно! Нет, я люблю тяжко. Помнишь хорошие слова:

“Ты любишь горестно и трудно”[699].

Оттого и моя литературная муза печальная, что ее живое воплощение – ты – трудно мне достаешься.

Когда ночевал Жорж и вечером еще пришел Келлер, они упросили меня читать. Я им прочел кое-что из “Счастл<ивой> Москвы”, они удивились этой горести и трудной радости, духом которых проникнуто сочинение.

Ну приезжай ко мне, к нам домой.

Напиши же мне. Перевел сегодня по телеграфу сто руб<лей>. Извини, что мало. Сколько нужно, сообщи, я как-нибудь достану. Для тебя я сделаю всё. Не забудь брать билеты в Москву. Я жду вас и считаю дни. Целуй и береги Тошку, я скучаю по нем, скажи это ему, пожми ему руку за меня, поцелуй в лоб.

Вспомни обо мне, ведь ты так бываешь нежна и чутка, что тоскуешь о мертвой черепахе. Я тоже сейчас одинок и скучен, как наша черепаха, когда она была живая[700].

До свидания, милая теплая моя.

Я люблю тебя вечно и верно.

Андрей.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 521–523. Публикация Н. Корниенко.

[198] М. А. Платоновой

20 июня 1935 г. Москва

5-е письмо.

Муза!

Валя[701] получила письмо и сказала мне, что ты от меня не получаешь писем вовсе, что я, наверно, пьянствую.

А я думаю, что мне придется лечь в больницу. У меня окончательно разошлось сердце и по ночам льется измождающий пот. Сегодня я выясню, в чем дело. Я не беспокоюсь, только мне некогда болеть. Думаю, что врач скажет о покое, отдыхе и пр<очем>, о том, чего я иметь не могу. Они же умеют лечить лишь понос.

Оставим это. Никакой телеграммы от тебя я не получал. Получил одно простое письмо. А тебе послал открытку и три заказных (прилагаю в доказательство квитанции). Это – пятое письмо. Перевел вчера телеграфом сто руб<лей>. Взамен всего я имею одно письмо. Вот как обстоит дело.

Позавчера заходила Зина[702], взяла твой адрес. Она глухо сказала, что ты ей написала о плохой пище. Я сейчас же достал денег и перевел. Правда, мало. Но ты знаешь мое положение. Напиши телеграммой, сколько тебе еще нужно. Вообще я узнаю о тебе от других, что мне крайне неприятно.

Если там плохо, приезжай немедленно, не беспокойся ни о чем. Но ты все равно не приедешь. Там флирт и любовь, наверно, распустились вовсю, я тебя знаю.

Как бы я тоже хотел уехать из этой пустой квартиры, но кому я нужен. Ты круглые сутки свободна, но так, оказывается, занята, что тебе некогда прислать даже открытку. Какая-то ненависть у всех ко мне.

15 лет я не показывался врачу и боюсь идти. Я не верю и знаю, что бесполезно. Но я иду не радикально лечиться, а чтобы он дал что-нибудь для поддержки меня на ногах, т<ак> к<ак> мне нужно работать. Но трудно работать без тебя, трудно писателю быть без Музы. Я уже привык к твоему новому имени, которое я сам дал тебе и говорю с тобой в воображении, называя только так. Еще ни разу я не говорил тебе его в лицо.

Дорогая Муза! Что мне сделать такое, чтобы ты меня действительно любила и была готова на многое не ради долга, а ради страстного верного сердца. Не знаю что.

Вчера часа в четыре зашел Келлер, затем почему-то Божинский. Келлер просил почитать из новой вещи[703].

Я прочел один кусок, Келлер заплакал, и я сам увидел, что пишу правильно. Было странно видеть, как у него молча из-под очков шли слезы. Я не видел никогда, чтоб он плакал, не помню.

Но получаешь ли ты мои письма? Кому же я пишу? Получила ли ты сто рублей?

Вот пишу, пишу и не могу оторваться. Как будто я с тобою вблизи.

Будь здорова и счастлива, моя Муза, и не забывай меня среди той красоты природы, о которой ты писала, среди всех людей, с кем ты сейчас делишь свое время и жизнь.

Скажи сыну, что я его люблю, что я по нем скучаю и часто смотрю на его игрушки, на столик, которые теперь пустые и ждут его. Андрей. 20/vi.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 523–524. Публикация Н. Корниенко.

[199] М. А. Платоновой

23 июня 1935 г. Москва

Москва 23/vi, 6 <часов> веч<ера>.

Дорогая Муза!

Утром послал тебе телеграмму[704], сейчас только получил второе письмо от 19/vi. Давай покончим о деле. Телеграммы твоей я не получал. В адресе был не уверен. Вот почему я открытку первую и, кажется, первые два письма писал, ничего от тебя не имея. Вот почему я лишь 12-го написал открытку. Время у меня, конечно, для тебя всегда есть, но силы мои пропадают.

Сердце мое совсем сдало. Я чувствую такое обмирание его, потерю ощущения его, что несколько раз в такие припадки плакал, – не оттого плакал, что испугался смерти, а оттого, что не увижу тебя больше. Утром я просыпаюсь мокрый от пота и чувствую, что все цветы во мне съела корова – болезнь. Одновременно у меня полная потеря аппетита, я обедал 3–4 раза, как ты уехала. Что касается завтрака, чая, ужина, то я это вовсе отменил, несмотря на настояния Вали. Это состояние усиливается твоим отсутствием. Усиливается настолько – буду писать сейчас всё, – что я несколько раз порывался дать тебе телеграмму, чтобы ты немедленно выезжала. Но потом думал, что вам там очень хорошо, нельзя разрушать твой отдых, звать тебя на помощь, – буду пока один. Извини меня за это кажущееся малодушие, но, может быть, я и прав.

Во