Будильник в шляпной картонке. Колокол смерти - Энтони Гилберт

Билл недовольно откашлялся.

– Да, да, можешь бурчать сколько тебе угодно, но это так. Он ничем, ну, абсолютно ничем не хочет нам помочь, хоть как-то направить. А из этого следует, что мне придется начинать с самого начала – покопаться в раннем детстве нашего друга. – Он ухмыльнулся.

Билл ухмыльнулся в ответ. Он знал, как любит Крук именно такие дела.

Хоть напарника – если не считать Билла – у него не было, и не было почти никакого штата, Круку всегда удавалось выкроить время на собственное расследование. Он испытывал глубочайшее недоверие к обычным детективным агентствам, о которых без обиняков говорил, что две трети из них погрязли в коррупции, а оставшаяся треть чиста только потому, что работают там такие тупицы, платить которым мошенники считают бесполезным.

В Сомерсет-Хаусе[21] Крук выяснил, что бракосочетание Уильяма Ферриса и Мэй Уайт состоялось в первую неделю октября 1925 года. В биографической справке самого Ферриса значилось, что он сын Генри Уильяма Ферриса, священнослужителя, ныне покойного. По церковному справочнику Крокфорда Крук проследил путь упомянутого Генри Уильяма в приход Маунтфорд, графство Хантс. Из записей явствовало, что он умер в 1921 году. Семнадцать лет прошло. Верно, срок солидный, и все же должны были остаться те, кто его помнит. А может, вдова жива.

Маунтфорд хоть и провинциальный, но почтенный городок с большим собором, аккуратными, ухоженными домами, выходящими на плавно уходящую вниз главную улицу, бесчисленными скверами и переулками, сбегающимися к собору. Сам собор, если смотреть на него снаружи, особого впечатления не производит – вытянутое в длину здание с приплюснутой квадратной башней посредине. В здешних краях бытует легенда, будто изначально башня венчалась шпилем, но, преследуемый неким злым духом, он уже через несколько лет после возведения рухнул, и тогдашний епископ, усмотревший в этом волю высших сил, у которых шпиль вызвал неудовольствие, не предпринял никаких мер к его восстановлению. В результате здание и приобрело свой как бы стесанный вид, к большому разочарованию сотен и тысяч фотографов-любителей, ежегодно наезжающих в эти края.

Крук, не задумываясь, зашел в ближайший к собору бар, заказал себе «как обычно», критически попробовал на вкус, сказал: «Неплохо, неплохо, всю эту чрезмерную набожность, если она пробуждает совесть у пивоваров, можно только приветствовать», – и принялся расспрашивать про каноника Ферриса.

Бармен никогда не слышал о таком.

– Наверное, это еще до меня было, – сказал он.

– А давно вы здесь? – поинтересовался Крук.

– Шесть лет. Да и вообще священников мы здесь не часто видим.

– Большая потеря для обеих сторон, – вежливо заметил Крук. – А с кем-нибудь, кто может его помнить, не знакомы?

– Каноник Эстелл живет здесь уже сорок лет или даже больше. Чудной такой старикан, носит шляпу горшком и белый галстук, а время в основном проводит, отыскивая старые захоронения в крипте церкви Святого Остелла. Считается, что она была построена его предками, во всяком случае, сам он утверждает именно это. Немного того, – бармен со значением постучал пальцем по лбу, – но это тот, кто вам нужен. Ведь для него свет клином на Маунтфорде сошелся.

Каноник Эстелл выглядел так, будто лицо у него было сделано из листа грубой оберточной бумаги – смятой, а затем вновь частично разглаженной. «В его морщинах можно цветник разбить», – в свойственной для себя манере подумал Крук. Он был чисто выбрит, и единственный волосяной покров на его лице представляли собой угольно-черные брови, о которых насмешники говорили, будто он их красит. Каноник посмотрел на Крука, как черепаха, осторожно высовывающая головку из панциря.

– Мне говорили, вы можете поведать кое-что о покойном канонике Феррисе, – сразу перешел к делу Крук. – Насколько я понимаю, он служил здесь пастором…

– Да, служил пастором в церкви Святого Остелла с тысяча девятьсот одиннадцатого года по тысяча девятьсот двадцать первый. Очень способный человек, очень способный. Вы дружили с ним? – Манера, в какой он говорил, не предполагала и тени сомнения. К тому же Крук не поручился бы, что Эстелл достаточно хорошо его видит, для этого он был слишком погружен в прошлое.

– Мне его очень не хватает, – продолжал каноник. – Новый пастор – человек способный, да, вне всяких сомнений, способный, но он дышит воздухом времени. Прошлое осталось в прошлом – вот его девиз. Однако же, если это так, если прошлое умерло, то что мы все делаем на этой земле? Глядите в будущее, говорит он, но что такое будущее без традиции? Разве не к прошлому обращаемся мы в поисках примера поведения и истолкования символов веры? Мы не можем отречься от наших предков. Мы дети славы и огня, говорит поэт. Но не будь былых славы и огня, что бы мы собой представляли? Золу. А кто видел, чтобы из золы возгоралось пламя?

– Истинно так, – уважительно согласился Крук. – Каноник Феррис, насколько я понимаю, умер скоропостижно? – Ничего такого он не понимал и понимать не мог, но – возразил бы вам Крук – для получения информации нет пути более верного, нежели высказать тезис, дающий возможность собеседнику отреагировать на него в нескольких хорошо подобранных словах.

– Он умер во время проповеди, прямо на кафедре, – задумчиво проговорил каноник Эстелл.

– Для паствы это был, конечно, большой удар, – подхватил, чтобы хоть что-нибудь сказать, Крук.

– Это случилось в присутствии его жены. Она ненамного пережила его. Да, и в любом случае, уехала из Маунтфорда сразу после смерти мужа. – По тону каноника можно было понять, что, с его точки зрения, в чужом воздухе все равно долго не протянешь.

– А кто-нибудь, кроме вас, может его помнить? – спросил Крук.

– У него была дочь. Она вышла замуж незадолго до конца войны. Но живет она не здесь, в другом месте.

– Был еще и сын, верно?

– Да, был. Но о нем я ничего не знаю. – Лицо у старика отвердело.

– Он ушел на фронт.

– Да, да, слышал. Помнится, отец был очень расстроен, что сын не доучился в Уиттингэме. Мой старый друг очень рассчитывал, что сын пойдет по его стопам, но война все поломала. Вернулся он совсем другим человеком, не расположенным к прежней жизни. Вообще, послушать, как люди рассуждали в то время, – он устремил на собеседника умный, пронизывающий насквозь взгляд, – так можно подумать, что эти четыре года стали для человечества первым военным опытом. Послушайте, войны велись всегда. Война была на небесах, когда Святой Михаил и его ангелы боролись с дьяволом и его ангелами и те проиграли. Но ведь продолжатся не войны…

– Вы о чем, об их последствиях? – почтительно осведомился Крук.

– Я о чувстве меры, вернее, о его отсутствии. Люди не могут оценить этот опыт на фоне всей человеческой жизни. – Он сидел, сложив руки на груди, – сосредоточенный, непоколебимый человечек, погруженный в свои мысли, мудрый, отрешенный, не от мира сего.