У любви нет голоса, или Охота на Лизу - Татьяна Корсакова

А все сестрица Анюта! Додумалась связаться с дядей Федей, попросить его выяснить по своим каналам местопребывание Лизаветы. Дядя Федя и выяснил, всего за каких-то пару часов: позвонил кое-куда, поговорил кое с кем и сообщил племянникам радостную новость – Лизавета жива-здорова и ни в какой она не в Москве, ни на каком таком железнодорожном вокзале, а на своей исторической родине.

После облегчения пришло удивление – как она попала на эту самую историческую родину? А потом пришла обида – он тут, понимаешь, с ума сходит, морги и вокзалы обыскивает, а она сидит себе дома и даже не думает сообщить ему, что с ней все хорошо! Негодница…

Ладно, главное, что она жива и можно расслабиться и спокойно поболеть.

Расслабиться не позволила родня. Макса навещали по нескольку раз в день, закармливали домашними вкусностями, задаривали подарками.

Первой на его подоконнике обосновалась хрустальная летучая мышь, подарок сестрицы Анюты. Мышь была нескладная, лопоухая и смешная, наверное, и стоила она копейки, но Макс едва не прослезился.

Потом расстарались родители: принесли ангелочка, маленького, щекастенького, толстозадого. Племянники тоже не отставали – презентовали любимому дяде Максу свинку. Свинка была пролетарских кровей, вовсе не хрустальная, а самая обычная, стеклянная, но летучей мыши и ангелочку она понравилась. А уж как она понравилась Максу, можно и не говорить.

В общем, подарки были незатейливыми, простенькими, но душу лечили получше некоторых капельниц. Наверное, впервые в жизни Макс так остро осознал, что значит семья и настоящая забота. А еще он осознал, что в его жизни чего-то не хватает. Пока еще он именно так и думал – «чего-то», а не «кого-то», не решался сознаться в этом даже самому себе. Наверное, это происходило с ним уже давно, наверное, именно от этого он бежал все эти месяцы, прятался за точеной спинкой Лоры, хамил и огрызался перед неизбежностью, делал больно себе и окружающим…

Макс удрал из больницы спустя девять дней, сразу, как только ему перестали колоть антибиотики. И так уже от этих уколов вся задница похожа на решето, да и, стыдно признаться, больновато. Родителей и сестрицу в известность он решил не ставить, чтоб не суетились, не устраивали ему торжественную встречу.

Дома было стыло и неуютно. Вот интересно, всего каких-то полторы недели хозяин отсутствовал, а квартира успела приобрести нежилой вид. И слой пыли тут совершенно ни при чем, дело в ощущениях: и пахло как-то не так, и освещение было каким-то не таким, и мебель была как будто неродная. Да что там мебель, вот его отражение – оно ведь тоже словно неродное. Щетина, совсем некреативная, а сизая и неопрятная. И волосы – отросшие и растрепанные. И глаза – ввалившиеся и виноватые. И…

Дракон, нахохлившись, сидел на зеркальной полочке, прижимал к пузу розовое хрустальное сердце и смотрел обиженно и даже немного осуждающе. Макс смутился, Дракон никогда раньше не позволял себе таких взглядов. Может, оттого, что раньше он считал Макса своим хозяином, соблюдал субординацию…

Стоп! А что он вообще тут делает? Это же Лизин Дракон, он должен быть сейчас с ней, на ее исторической родине, а не стоять тут, на зеркальной полочке.

Лизавета с Драконом не расставалась никогда, Макс подозревал, что она даже спит с ним в обнимку. А тут что получается? Получается, что она его забыла. Или оставила сознательно, в виде компенсации?… Макс взял Дракона в руки, поднес к глазам. Хрустальное сердце не билось – почти. Обиделся? Заболел? Скучает? А может, и первое, и второе, и третье?

– Ну, ты что? – спросил он упавшим голосом.

Дракон на контакт не шел, наверное, действительно обиделся.

– А у меня для тебя компания, – Макс поставил Дракона обратно на полочку, достал из кармана летучую мышь, ангелочка и свинку. – Вот, прошу любить и жаловать.

Если Лизин Дракон и обрадовался, то виду не подал. Макс тяжело вздохнул, принялся раздеваться. Болезнь не прошла бесследно. Препирательства с лечащим врачом, сборы и побег из больницы отняли остатки сил. Надо же! Какая-то пневмония нанесла такой заметный урон его молодому, растущему организму. Макс побрел в гостиную, включил телевизор, рухнул на диван. Он полежит немного, может быть, даже поспит, а потом примется за уборку. Теперь, когда Лиза отбыла на свою историческую родину, придется самостоятельно поддерживать уют в собственной квартире и собственной душе…

В бок ему что-то уперлось, Макс пошарил рукой среди диванных подушек, извлек на свет божий свернутый в трубочку листок бумаги, хотел было выбросить, но передумал и развернул.

Это было письмо из прошлого – письмо от Лизы. Прощальное письмо, если он что-то понимал в этой жизни…

Она его благодарила – почти в каждой строчке. Она не забыла ничего из того, что он для нее сделал. Она писала, что собирается уезжать, что и так злоупотребила его гостеприимством, за что тысячекратно извиняется. Что не может найти в себе смелости попрощаться очно. Что он самый лучший и самый благородный, и она…

На этом письмо обрывалось, и Максу так и не удалось узнать, что же такое хотела написать Лизавета. А узнать хотелось, аж между лопатками зачесалось. Он – самый лучший, с ума сойти! Лизавета считает его самым лучшим в мире! Нет, маленькая поправочка – Лизавета считала его самым лучшим до тех пор, пока он не вышвырнул ее на улицу. Он вышвырнул, а она убила его хрустальный народец. А потом оставила в качестве утешительного приза своего ненаглядного Дракона. А Дракон не хочет с ним жить, дуется и грустит. И в квартире теперь пусто и неуютно, так, словно Лизавета жила в ней не каких-то пару месяцев, а целую вечность, и квартира успела к ней привыкнуть и теперь тоскует так же, как и Дракон, так же, как и он сам… Ох, грехи наши тяжкие! Лучше бы он остался в больнице…

Вечером примчалась сестрица Анюта, начала орать уже с порога:

– Максим, ты с ума сошел?! Почему ты не в больнице, а дома? Кто тебя, идиота, отпустил?

– Никто меня, идиота, не отпускал, я сам ушел, под расписку, – вяло оправдывался он. – Ань, ну надоело мне! Я здоров как бык.

– Здоров?! – Сестрица ткнула в него указательным пальцем. – А что ж тогда лежишь? Почему не устраиваешь вечеринку по поводу своего выздоровления, гостей не зовешь? Максим, ну разве так можно? – Она вздохнула, присела рядом с ним на диван.

– Она мне письмо оставила, – сказал он, глядя в потолок.

– Кто?

– Лизавета. Вот, прощальное письмо. Сегодня нашел, прочел, слезами окропил…

Анюта отобрала у него свернутое в трубочку письмо, торопливо пробежала глазами, рассеянно потерла лоб.

– Свари кофе, – попросил Макс. – Страсть как кофе хочется.

Сестрица молча встала, не выпуская письма из рук, вышла из комнаты. Макс повалялся на диване еще минут пять, потом со страдальческим кряхтением встал, сунул ноги в тапки, поплелся следом за сестрой в кухню.

Анюта уже снимала турку с огня, прощальное письмо от Лизы лежало на краю стола. Он взял письмо, сунул в карман, уселся на табуретку, с вожделением посмотрел на дымящийся кофе.