Вода в озере никогда не бывает сладкой - Джулия Каминито

вклад в общий бюджет, не готовит, в иждивенку, не накопившую ни сокровищ, ни запасов провизии, дочь, которую еще ни разу не выгоняли из дома, которая еще ни разу не возвращалась, соляную скульптуру, которую приходится терпеть за ужином; тем не менее мне хочется спросить у матери, что мне делать, ведь она всегда находила способ выйти из ситуации, взяться за дело и разрешить проблему, а я только бралась за оружие, перла вперед, как на танке, осаждала чужие баррикады, в ее действиях всегда есть план, я же умею только вести войну, в первом случае цель ясна, во втором известно лишь, что нужно как можно скорее все разрушить, пока тебя не опередили другие.

Я пыталась поговорить об Ирис с Мариано, звонила ему посреди ночи, такой глубокой, что не было видно даже луну, он ответил, что некоторые люди не любят выставлять свою боль на всеобщее обозрение, они хотят остаться с недугом наедине, им не нравится, когда болезнь становится поводом для пересудов, например, как наш дядя: пока у него не надорвалось сердце, всякий раз, почувствовав головокружение, он врал, что это солнечный удар, не хотел говорить о своих проблемах, вместо этого обсуждал скачки, вязы, строительство скоростных автодорог. Я ответила, что эта круговая порука меня бесит, я не хочу ни наблюдать за ее болезнью, ни оплакивать ее мытарства, я хочу просто быть в курсе происходящего – в общем, хочу ее увидеть, посмотреть ей в лицо, называть вещи своими именами.

Но чем больше времени проходит, тем яснее становится, что брат был прав, разговоры с Ирис то и дело прерываются, я пишу утром, днем и вечером, она отвечает на одно сообщение из десяти, обычно я получаю лишь «да, спасибо, все хорошо, нет, спасибо, до скорого».

Мне становится неспокойно, я сажусь на велосипед и кружу около ее дома, как муха над остатками еды, жду знаков, жду изменений, думаю, может, она сломала ногу, обожгла лицо, ослепла на один глаз, ударилась головой, и теперь у нее шрам на полчерепа, пришлось коротко постричься, нехватка витаминов, нарушение всасывания, судороги – симптом раннего артрита, – она кажется себе уродливой, не хочет показываться в обществе в таком отвратительном, жалком состоянии.

Но потом я вижу, как она выходит из дома, ее мать сидит за рулем машины, Ирис рядом с ней на переднем сиденье, у нее короткие волосы, бледное, осунувшееся лицо, острые плечи, опухшая шея, глаза, кажется, стали еще темнее и больше, лоб – шире, губы – тоньше, их опущенные уголки смотрят вниз, человек, которого я вижу за лобовым стеклом, не Ирис, а какая-то поглотившая ее незнакомка.

Я зову ее по имени и машу рукой, но не подхожу близко, они разворачиваются, машина уезжает в противоположную сторону, оставляя меня наедине с этим чудовищным видением.

Через некоторое время обо всем узнают и в городе: врачи, медсестры, кто-то случайно ее видел, подруги ее матери, приятели ее отца, с которыми он ездит за город, кто-то проговорился, и теперь уже нет других тем для разговоров, люди судорожно расспрашивают друг друга, как так, почему, строят гипотезы, делятся результатами анализов крови и колоноскопии, растерянно шепчутся в страхе, плачут, выставляют на всеобщее обозрение нанесенный ущерб здоровью, понесенные семьей потери, каждый, как может, принимает участие в создании образа новой Ирис, забывая о старой, о той, что была моей единственной подругой.

– Позавчера видела тебя в машине, ты сама на себя не похожа.

Пишу и не получаю ответа, тогда я отправляю сообщение три раза подряд, мне нужно услышать – это была не я, эта девчонка притворяется мной, а я прячусь, можешь найти меня по этим координатам, жду тебя в такой-то день, в такой-то час, не опаздывай, это убежище ненадежно, я скоро переберусь в другое.

В тот день, когда на отправленное резюме мне отвечает с предложением работы парфюмерный магазин, звонит Кристиано. Они оценили мою осведомленность в философских течениях, сами недавно открылись, делают акцент на расслабляющих практиках, уходе за телом и йоге, думают, я могу им подойти. В трубке раздается тяжелое дыхание Кристиано, его голос то и дело прерывается, связь плохая.

– Кристиано, что такое? – повторяю я и снова слышу лишь обрывки слов, потом связь налаживается.

– Она умерла, – невозмутимым тоном произносит он.

– Кто? – Я не поняла, как будто запершись в своем непонимании, не хочу вылезать из него и слушать объяснения.

– Ирис. Сочувствую. Ее дядя встретил моего отца в лавке.

– Это неправда, он соврал.

– Нет, она очень сильно болела, неделю назад ее отвезли в какую-то клинику, накачали обезболивающим, мать всю комнату вверх дном поставила, похорон не будет, ее кремируют.

– Кого?

– Ирис.

Отвечаю, что он врет, что мне осточертели его россказни, легенды, вымышленные имена и события, пустая болтовня, и вешаю трубку. Ничего подобного, Ирис дома, сейчас я напишу ей, и она ответит, так и поступаю: пишу и пишу, телефон звонит вхолостую.

Ночью Ирис мне снится: она сидит на развалинах какого-то дома, на первом этаже, говорит, ждет меня там, не было никакого конца света, луна еще на небе.

На следующий день в городе развешивают некрологи, они отличаются от остальных, там ее фотография, под датой рождения – дата смерти, Ирис умерла три дня назад, вот так мир сообщает мне об этом, на углу, рядом с перекрестком, где дорога ведет в Поджо-дей-Пини, на железной доске, известие о ее смерти теперь покоится поверх остальных, его будет заливать дождь, трепать ветер, оно испортится со временем, поверх него наклеят афишу рыбной ярмарки, сейчас лето, и люди на набережной с нетерпением ждут, когда можно будет пожарить местную рыбешку.

Вкус бензина

Однажды мы с Ирис увидели, как падает самолет, точнее вертолет, если совсем честно.

Мы сидели на пляже, у нас было одно полотенце на двоих, купальники еще не высохли, мокрые волосы падали на плечи, мы взглядом следили за тем, как отдыхающие входят в воду и выходят из нее, выходят и входят, Ирис сдвинула солнечные очки на лоб и лизала клубничный фруктовый лед, у меня руки были в песке, я с трудом выносила крики детей, то, что они все время проводят на свежем воздухе, то, что их баловали, хвалили, как будто нарочно, чтобы они побольше кричали.

Медведь обмотал голову полотенцем, которое взял у Марты, на манер тюрбана и прохаживался по берегу рядом с водой, за ним на носочках следовала Рамона и приговаривала:

– А теперь давай пляши!

Марта принесла одноразовую фотокамеру и теперь снимала нас – в позе факира, подражающих