Танец Огня. - Светлана Анатольевна Лубенец

у Захара, мокрый Лев, улыбаясь, стаскивает кроссовку. Потом все выключила и спрягала обратно.

Если честно, то не так уж часто Анька мечтала. Конечно, ей хотелось, чтобы в нее кто-нибудь смертельно влюбился (желательно старшеклассник), чтобы родители подарили сразу кавказскую овчарку, ирландского волкодава и бультерьера (или хотя бы разрешили взять бездомного котенка), чтобы домашка по математике-физике решалась сама, чтобы папа совсем не пил водку, чтобы ей купили ноутбук, чтобы поехать через всю Африку с фотоаппаратом… А еще она мечтала о Леве. И совсем немножко (еще до Лева) — о незнакомом вампире, пусть не таком красавце, как в «сумерках», но тоже загадочном и прекрасном.

Хотя о чем с ним говорить, с вампиром-то? О группах крови? О том, сладко ли ему спится в черном гробу? Лев был такой же загадкой, как и вампир. Его невозможно было понять, совсем не ясно было, о чем с ним разговаривать. Только смотреть и слушать можно было, только смотреть и слушать.

А вот в соседе, к примеру, вовсе не было ничего загадочного. С ним легко болталось о фильмах, о кавказских овчарках, о бутербродах, о родителях, которые никогда их, собственных детей, не поймут, и об учителях, которых никогда не понять им.

А с Левом говорить ни о чем таком нельзя, он невозможный, и воздух рядом с ним раскален, и хочется одновременно сбежать — и навеки застыть рядом.

Анька уже встала, уже тихонько шагала по тропке, а внутри рушились горящие обломки и с грохотом сталкивались угрюмые ледники. Огонь и лед сходились в ее душе. Огонь назывался — ревность. Страшный, черный огонь. «Да как он мог! — ревело пламя. — Ты ж подарила ему мечту! Мечту! Как он мог после этого выбрать не тебя, променять тебя на такую дуру! Да лучше бы он с космическим дятлом целовался! Забудь его, брось его, — шипели багровые искры, — плюнь на него! Выкинь его из своей жизни навсегда! Забудь о любви! Стань Снежной королевой, куском льда, морозной острой иглой. Он еще обо всем пожалеет…»

Другой голос перебивал: «Это же его выбор, пойми. Он тебе ничего не должен. Выбрал дятла — значит, ему нравятся дятлы, вот и весь разговор. А ты, такая умная, замечательная, талантливая, — не нравишься. Да, да, да! Ты просто ему не нравишься. Вбей это себе в башку! Он не обязан тебя любить! Он свободный человек! Отойди в сторону, не мешай, не путайся под ногами… А если хочешь что-то подарить — пусть даже мечту, — не думай о своей выгоде. Ты ведь желала ему счастья? Так вот, он счастлив. Радуйся».

— Но без меня! — полыхал огонь.

— Но счастлив! — чеканил лед.

Анька схватилась за голову. Господи, ну почему, почему так больно? Помоги мне, ты же добрый, отдай, верни его, плевать мне на его свободу, я хочу, чтобы он любил только меня — и никого больше!!!

Легче не стало.

И что теперь делать? Пойти задушить Аллочку? Убить Лева? Утопиться? Пробить в лодке дыру на середине Ладоги и утопить всех скопом?

— Ничего не хочу! прошептала Анька. — Ненавижу всех!

Завибрировал телефон. Она рывком сорвала рюкзак, вытащила трубку, нажала на все кнопки разом, а потом стукнула телефон о камень. Попала в мох, тот не разбился, но угрюмо затих.

— Оставьте меня в покое! Провалитесь все! Никто мне не нужен, поняли, никто!

Тропинка привела к обрыву. Внизу заблестели серебристые искры, плеснуло в глаза густым изумрудным цветом — и открылся знаменитый карьер. Изломанные серые скалы уходили вниз, в изумрудно-зеленую воду. Что может быть в природе такого цвета? Разве что первые листья одуванчиков да глаза у русалок по весне.

Тут только Анька заметила, что тропинка-то была не простая, а цивилизованная. По бокам уложены были белые камни, на поворотах стояли стрелки с надписями. А на противоположном берегу виднелась крутая деревянная лестница, сбегающая вниз, к дощатому лодочному причалу. А по кручам стояли сосны, а сами кручи рассыпались сахарными полосатыми многотонными кубиками, а две крапивницы вдруг закружились у нее перед носом и унеслись, подрагивая крылышками, в заросли иван-чая… Анька машинально вытащила фотоаппарат, щелкнула один раз, но опустила объектив. Аллочка права: зачем ей все это? Зачем красота, зачем изумрудная русалочья зелень, зачем белый пух одуванчиков и настоянная на шмелях тишина? Зачем ей легендарный Серебряный остров, чужая радость, чужая мечта, чужая любовь?

Ей-то от этого только больней!

Ухоженная тропинка убегала вперед, а рядом висел пластмассовый яркий указатель: «К пещере». Вдруг захотелось в пещеру. Там темно, холодно и одиноко. Как раз то, что надо. Не могла она стоять здесь на солнцепеке, потому что солнце давно должно было погаснуть, скалы — расколоться, а вода — высохнуть. И стала бы вся земля безвидна и пуста…

Пещера оказалась огромной, полукруглой. Она вошла и несколько минут постояла у входа, чтоб привыкли глаза. Впереди чуть вырисовывался падающий сверху столб света. За ним, совсем далеко, сияла полукруглая дырка, второй выход из пещеры. Было сумрачно и сыро. Звенел комар. Анька без всякого страха вступила в полумрак, и пошла к вертикальной шахте.

Сумерки! Так звали его дурацкую группу! Она пришла на концерт во вторую школу, куда до этого не заглядывала даже на дискотеку. Ну что может быть интересного во второй школе, а? Поэтому она и опоздала к началу. А когда вошла, Лев взял на гитаре завывающий волчий аккорд глянул поверх голов горящими глазами и начал:

Ветер над городом, ветер над миром,

Ветер зовет меня прочь из квартиры,

Город застыл в ожиданье субботы…

А девчонки внизу, у сцены, вскинули руки вверх и хором подхватили:

До-оброй охоты!

Доброй охоты![6]

Ей на секунду показалось, что он точно вампир, вампир с серебристой кровью. И на завтрак хрустит серебряными пулями, и вечерами гуляет по крышам с крылатым львом, и давно уже не пьет кровь, а сразу лунный свет, прямо с неба.

Потом он пел всякую очаровательную чушь, про веснушки и вербу, но под конец вдруг исполнил такую песню, что ей стало страшно:

Тысяча стен, тысяча глаз

Между тобой и мной.

Я догадался только сейчас,

Что любовь — это боль.

Тысяча слов, тысяча книг

Между тобой и мной.

кровью пишу строчку в дневник:

Любовь — это боль.

Да или нет, тьма или свет

Между