Танец Огня. - Светлана Анатольевна Лубенец

И вот теперь он нос к носу столкнулся с чужой железобетонной уверенностью, что мир-то, оказывается, не висит в космосе, а покоится на трех слонах! А слоны эти стоят на коленях перед девочкой Аллочкой. Которая убеждена, что все должны быть ей благодарны только за то что она, девочка, милостиво повелевать соизволит.

Лев любил азарт, борьбу, приключения, ветер в лицо, смех, девчонок, музыку, которая взрывается в голове… Мир дарил ему все это с избытком, и он благодарно улыбался миру в ответ. Он нравился миру, и мир нравился ему!

Аллочка же, похоже, из всего мира выбрала для восхищения только один объект. Себя любимую. Остальные были пролетарии, пролетали где-то внизу, копошились в своих мелких, ничтожных проблемах. Нет, некоторые представители человечества были достойны ее, Аллочки. Но эти достойные, все поголовно, должны были носить ее на руках…

Лев нежно, но твердо развернул Аллочку спиной к развилке.

— Видишь эту широкую тропу?

— Тропу?! Хммм… вижу.

Аллочка еще томилась, но уже смутно прозревала.

— Пойдешь по ней. Впереди будут камни. Потом — болото. Там мостик, сними туфельки и перейди. А кто сказал, что будет легко? Потом все время по тропе вниз. Остерегайся бурелома. Поскользнешься — езжай на попе, я благословляю. Потом второе болотце, там можно на четвереньках. Встретишь комара — убей его! Прямо голыми руками, ты сможешь, я в тебя верю. И бегом-бегом до лодки. Ползком, кувырком, волоча сломанную ножку. Там уже Захар тебя обнимет. Беги рысью, сол-ныш-ко!

И вот тут, негодяй, он ее и поцеловал.

В макушку.

Каков подлец, а?

***

Анька потрогала руками золотой столб света. Ладони розовато засветились, словно у привидения. Она стояла на тонком железном мостике. Внизу была шахта, залитая водой. Черная, густая, мазутная. На поверхности плавали сбитые ветром листья. Ствол шахты уходил и вниз, и вверх — стоило задрать голову, как там, метрах в семи, в дыре шелестели березы. Небо казалось не синим, а сияющим, белым, серебряным. Анька вновь наклонилась к колодцу и прошептала в него:

Тысячи лет мы говорим о том,

Что нас уже нет в этом раю пустом,

Шум городов там, где цвели поля…

Только любовь старше, чем ты и я.

Это тоже была песня Лева. Песня, которую она всегда слушала с закрытыми глазами. Ей казалось, что с первых же строчек она входит внутрь музыки. И это уже не музыка, а красная сумеречная пустыня. И она бредет между горячих красных дюн, смотрит на вершины барханов, черпает песок руками, а ветер сдувает пыль с древней дороги, обнажая черепа и костяки коней. Тысячу лет назад умерли эти кони, но до сих пор мчатся в песчаной буре, распустив красные гривы, закручивая впереди ревущие смерчи.

Красную глину держит гончар в руках,

Красная кровь — ты превратишься в прах,

В круге земном станут песком моря…

Только любовь старше, чем ты и я.

И заброшенный город открывался ей в красном мареве: белые дома, квадратные маленькие окна, красные колонны — странный город, призрачный город, — а посредине города бил родник. Звенела из-под земли серебряная вода. И сидел на песке человек, странник, воин, потерявший коня, спрятавший лицо в ладонях. И всегда ей в этом месте страшно хотелось пить, так, что горели губы. Она черпала воду ладошками — и протягивала страннику.

Солью земли стал их последний вздох.

Тех, кто ушли сквозь череду эпох,

В красную глину капает кровь моя…

Только любовь старше, чем ты и я.

***

Все-таки нельзя на Аллочку злиться. Она ни в чем не виновата, если вдуматься. В мире никто ни в чем не виноват.

— Зачем мне теперь жить? — спросила Анька.

— Чтобы просто жить, — ответила красная пустыня. — Смеяться, ходить в школу, фотографировать, слушать музыку, гладить собаку. Зачем облако отражается в луже? Зачем яблоко сладкое? Зачем луна над лесом? Зачем он поет такие песни?

— Я не смогу жить без него… Лучше умру!

— Умрешь, умрешь, — зашелестели пески, — ты все равно умрешь когда-нибудь. Но кто вместо тебя съест яблоко, кто поймает ветер, кто увидит луну, кто будет слушать его голос? Ты умрешь — и все это тоже умрет, рассыплется красным песком.

— Но мне больно!

— Потому что внутри тебя стало пусто. Пусто, темно и холодно. А где пустота — там смерть… Тебе больно, потому что ты играла с ним, как с куклой. А он — живой, настоящий. Разбей куклу. Отпусти его. Пусть делает что хочет и любит кого хочет, пусть сочиняет что хочет. Главное, что он есть, что он жив, что ты всегда можешь услышать его голос. Чего же тебе еще?

Анька снова окунула ладони в золотой свет

— Господи, — прошептала она, — не надо его возвращать. Пусть он живет без меня. Пусть ему будет хорошо. Пусть сам выбирает.

Мостик тихонько зазвенел под ногой.

Пожалуй, пора возвращаться. Захар, наверное, волнуется. Это ведь он звонил, а она не ответила. Захар тоже ни в чем не виноват.

Надо вернуться.

***

— Аня! Ты где? Отзовись!

Кто-то звал ее снаружи. Голос звучал издалека, но ясно. Она сообразила, что человек кричит наверху, над шахтой. Наверно, именно там проходила тропа.

— Аня! Эй!

— Я здесь! — машинально откликнулась она.

Ее услышали. Кто-то подошел к верхнему отверстию шахты, свесился вниз, через перила. Она увидела черный силуэт.

— Ты что там, в пещере? Я к тебе сейчас спущусь, не уходи!

Это был Лев. Анька шагнула с освещенного места в тень, ближе к началу мостика. Силуэт исчез. После светового колодца мрак казался особенно густым, чернильным. Она постояла, прислушиваясь. Вроде тихо. Перебежала мостик, гулко лязгнувший под ногами, и пошла, держась одной рукой за стенку (так было удобней), к яркому полукругу дальнего выхода.

Если честно, то она испугалась. Зачем Лев пришел сюда? Получается, Аллочка все ему рассказала. Но для чего? Почему вместо романтики они пошли ее искать? Неужели испугались, что она тут без них пропадет?

Анька круто остановилась. Сначала она хотела первой незаметно выбраться из пещеры и спуститься вниз, к лодке. Но теперь не знала, как поступить. Она прислонилась к влажной угловатой стене. Холод мрамора мигом просочился сквозь майку. А изнутри разливался болезненный лихорадочный жар.

Убежать или остаться? Как она будет говорить с ними? Вдруг не выдержит и расплачется? Нет, нельзя. Она и так почти сорвала Леву поездку. Вместо того чтобы спуститься