Шарлотта Исабель Хансен - Туре Ренберг

Сара не принадлежала к этой категории людей, как и Грета или Даниэль, — они-то обожали все это. Им-то это все представлялось страшно веселым. А вот как Ярле? Не принадлежал ли и он к числу всех этих упертых человеков, которым казалось стыдным и безвкусным переодеваться на праздник? Увы. Так почему же он, одетый полицейским, ощущал такой восторг, пересекая в несколько шагов коридорчик от Гретиной квартиры к своей собственной в компании клоуна, кролика и Бэтмена?

Потому что все это он сам придумал?

Может быть, это эгоистично, может быть, абсурдно, однако недалеко от истины. Раз уж такая идея пришла в его голову, раз уж это он задумал и раз уж это составляло часть более крупного замысла, который к тому же имел бахтинский теоретический фундамент, то эта затея его не тяготила. Совсем наоборот. Он пребывал в радостном предвкушении. Он пребывал в чрезвычайно радостном предвкушении!

Он пережил те прошлые дни, пока здесь была Лотта, с переменным успехом. Многое пришлось импровизировать, случилось много неожиданного, была совершена по меньшей мере одна фатальная и постыдная оплошность, но вот именно этот замысел целиком и полностью принадлежал ему, и тут было чем гордиться!

Ярле приложил палец ко рту. Тсс!

Все четверо выжидательно посмотрели друг на друга, и он нажал на кнопку звонка.

За дверью стояла полная тишина, как и должно было быть.

Они подождали несколько секунд, а потом открыли дверь. Вошли в гостиную. Повсюду висели шарики — свисали с каждой полки и каждой картинки, с каждого крючка и каждой лампы. От окна, выходившего на улицу, были протянуты гирлянды, они разбегались по всей комнате и уходили дальше, на кухню, а оттуда шли снова назад, в жилые комнаты. У Ярле комок подступил к горлу, когда он увидел свою квартиру столь преобразившейся, и он подумал, что вот так у него никогда раньше не бывало.

Посреди комнаты стояли, закрыв глаза, Анетта и Лотта. Лотта в рыжем парике, как у Энни, в красном с белой отделкой платье, черных нарядных туфельках и белых колготках и с веснушками по всей переносице. Анетта начесала волосы со всех сторон и нарисовала себе лицо колдуньи с расплывшейся готической помадой а-ля «Кью»[27]и она достала одну из черных простынь Ярле и обмотала ее вокруг тела.

Ярле беззвучно подал троим сообщникам знак; сосчитав до трех, они сказали хором:

— С днем рожденья, Шарлотта Исабель!

Лотта распахнула глаза. Она захлопала в ладоши, как обычно делала, когда что-то приводило ее в восторг. Она всех их обняла и сказала, что вот теперь они уже так долго ждали, «ужасно долго, правда, мама, мы ужасно долго ждали?» — и всё украшали да украшали, и это она придумала, чтобы мама была колдуньей, и папа ей кажется ужасно стильным как полицейский, а бабушка — самый смешной клоун из тех, что она видела, во всяком случае, а Даниэль крутой такой Бэтмен, и Грета ужасно-хорошенький кролик, но можно теперь она распакует подарки?

В дверь позвонили, и Лотта раскрыла глаза еще шире:

— Еще кто-то идет?

Ярле пожал плечами, будто он ни о чем понятия не имеет, и Лотта побежала в коридор, где она открыла дверь Питеру Пэну и принцессе Диане.

Хердис, Хердис! Хердис Снартему.

Ярле аж скрипнул зубами, когда она вошла в квартиру. Вот чертовка! Конечно, Грета Страннебарм была совершенно необычайным цветком в покрывающей весь мир флоре девушек, конечно, она влекла Ярле к себе с удивительной силой притяжения, и, конечно, она ослепляла планету своей деформированной оригинальностью, но что можно было противопоставить этой женщине-фейерверку, которая умела свернуться в супершар, которая умела выделывать со своим телом такие трюки, какие выделывает канатоходец в цирке, которая вступила в квартиру, переодевшись в эту бабочку Англии, мало того, практически преобразившись в леди Ди?

Не вырвался ли из уст всех немногочисленных присутствующих вздох изумления? Не вылетел ли этот вздох изумления из груди Шарлотты Исабель, сорвался с ее уст и отозвался вздохом из уст Анетты,

Сары, Греты, да и самого маленького Бэтмена? Что было, то было. И этот вздох послышался, когда в гостиную вплыла Хердис. Она опустила челку на самые брови; и как она, обычно носившая прическу, совсем не напоминавшую Дианину, сумела скопировать ее до мельчайших подробностей, Ярле не мог бы ответить, равно как и на то, как она при помощи косметики и одежды ухитрилась появиться в его квартире и создать призрачное впечатление того, что умершая принцесса находится в этой комнате, но все это ей удалось. Лотта не сводила с нее глаз, точно не могла поверить в то, что видит, а потом воскликнула:

— Ах, какая ты красивая!

— А-а-а, ерунда, — засмеялась Хердис, как она, вероятно, посмеялась уже над миллиардами комплиментов с тех пор, как была совсем ребенком, — это ты красивая, Лотта. Энни — ты же вылитая Энни, правда! С днем рожденья тебя!

— Тетя Хердис, я даже не знала, что ты придешь! Я ведь думала…

— Да, да! Здорово! — крикнул Ярле погромче и поотчетливее, чтобы избежать развития явно назревавшей темы. — Как здорово, что вы смогли прийти ко мне… к нам… к Лотте на день рожденья. — Он повернулся к Роберту Гётеборгу, который скромно стоял позади Хердис и позволил ей встретить тот блестящий прием, который, как он знал, выпадет на ее долю. — Роберт, спасибо вам большое!

— Ах, голубчик, да не за что благодарить — посмотрим лучше на эту молодицу! — Он улыбнулся Лотте и поднес руку к своей сережке.

— А ты кто? — спросила она.

— А ты разве не знаешь? — сказал он и крутнулся на триста шестьдесят градусов.

Ярле обратил внимание на то, с какой легкостью распоряжается Роберт Гётеборг своим шведским телом; он сейчас стоял, одетый в светло-зеленое трико с болотного цвета поясом. Грим придавал его чертам четкость и чистоту, и нельзя было не отметить, что он очень хорошо сохранился, как подумал Ярле, глядя, как тот склонился к Лотте и прищурил глаза:

— Я же Питер Пэн.

— Ах да! — воскликнула Лотта и закивала изо всех сил. — Ах да, это тот самый, который летает!

— Совершенно верно, — прошипел Гётеборг, как змея, — тот, который летает, тот, который никогда не станет взрослым, тот, который никогда не берет на себя ответственности, тот, который всегда играет!

Лотта странно посмотрела на Роберта Гётеборга, который картинно втянул воздух через нос и вытаращил глаза, примерно так, как обычно и делают на праздниках дяди, подумал Ярле, вспоминая собственное детство; почему-то практически у всех находились чеканутые дяди, выдумывавшие всякие глупости, — но тут в дверь позвонили снова. Тельце Лотты едва не воспарило над полом, когда она поняла, что это еще не конец, когда она вдруг осознала, что гостей будет гораздо больше, чем она ожидала, и Ярле увидел, как она опять стремглав несется к двери, в то время как Роберт и Хердис ходят по квартире, чтобы поздороваться с Анеттой, и Сарой, и Гретой. Уголком глаза он успел уловить, что у матери, когда она пожимала руку Хердис, появился хорошо ему знакомый взгляд, взгляд, который Ярле легко расшифровал в том смысле, что мама моментально распознала, кто это такая и что она совершила, и, соответственно, сурово ее осудила; и он услышал, как Роберт Гётеборг говорит: «Ага, так это мама! Вот он в кого — ну конечно, сразу видно маму, налицо все родовые признаки мам, но при этом такая яркая индивидуальность, такую даму ни с кем не спутаешь! Уж позвольте мне, я вам скажу: ваш сын, конечно, путаник, да, но при этом он поразительно талантлив, поразительно!»