Маленький содом - Георгий Стаматов

голод и лишения, самоубийство — единственный выход?

   —  У нас еще нет такой крайней нищеты.

   —  Она есть, есть, но вы ее не видите. Вы думаете, что люди голодают только в Лондоне и Париже. Вы не знаете, как страдает от бедности молодая, жизнерадостная девушка. Когда в доме у тебя все так убого, что в нем нельзя жить по-человечески,— это страшнее голода. Это разъедает не только тело, но и душу и мозг. Вот вы — умный, благородный человек — ответьте мне, ради бога, как легче жить: с растоптанной душой, но в дорогом, теплом, новом костюме, или же с чистой совестью, но в полутемной, тесной, грязной, нетопленой комнате, даже зимой? Может ли душа оставаться спокойной в такой обстановке? Разве мы скоты? И где же то место, учреждение, храм или торжище, где босые, оборванные девушки могут заработать кусок хлеба честным трудом? — язвительным тоном спросила Лида, разволновавшись.

Визанков пристально смотрел на нее.

   —  Неужели и ваше грехопадение было вызвано нищетой?

Даже Лида — смелая, дерзкая, порою бесстыдная — не ожидала такого грубого вопроса. До сих пор она считала Визанкова человеком деликатным. Но решила, что на этот раз обижаться не стоит.

   —  Мое? Нет! Впрочем, я, кажется, говорю неправду. До некоторой степени бедность повинна в нем. В школьные годы у меня было две слабости: я любила сладкое, а еще любила кататься в экипажах. Денег у меня не было. Кроме того, у нас в Болгарии семьи, вроде моей, живут очень скучно. Поэтому мне нравилось ходить в гости: там были торты, ликеры, там устраивались домашние вечеринки, пикники, поездки на машинах; и в кино ходили. Сколько было пролито слез, сколько раз мне приходилось обманывать мать! И вот я, как многие другие, прошла под теми воротами в жизнь, где совращение принимает вид взаимной страстной любви...

   —  Но вы полюбили, увлеклись?..

   —  Нет! Я никого не любила. Не любила и «его». Я его не обвиняю — он был зеленым юнцом, любил женщин, как я люблю конфеты. Мог ли чужой человек относиться серьезно к тому, чем сама я играла? Мог ли он оберегать мою честь, если я не придавала ей никакого значения? И все же это увлечение — самое светлое в моей жизни. В нем не было грязи, не было цинизма. Мы были Дафнисом и Хлоей, правда не классическими, а современными,— но чистыми, неопытными, наивными, неиспорченными. Мы не обманывали друг друга, это природа подшутила над нами обоими; пострадала же только я. Да,— задумчиво продолжала Лида, увлеченная воспоминаниями,— это был мой дебют. Потом мне казалось, что после такого позора для меня все кончено, никто больше не захочет даже взглянуть на меня, на улице все будут указывать на меня пальцами. А вышло все иначе: тогда-то все и стали за мной бегать. Как трусливые гастрономы, что сами боятся ходить на охоту, все стали жадно облизываться при виде дичи, подбитой другим охотником. Вот когда я узнала, что такое душевные муки, унижения, мужская подлость! И тогда я переменила роль: вместо того чтобы позволять себя обманывать, стала сама обманывать других.

   —  Неужели среди ваших поклонников не было ни одного достойного, которого вы могли бы полюбить настоящей любовью?

   —  Были! Было много таких. Но никто из них не желал, чтобы я его полюбила всерьез. Для них я была таким же развлечением, как карты, как табло. У них были важные дела, никак не связанные со мной.

   —  Послушайте, мадемуазель Лида, вы так молоды — не пытайтесь возражать! — так красивы, вы еще встретите чистого юношу и будете счастливы. Но ведь вы сами бежите от счастья и покоя. За что вы так мучаете бедного Сашу? Ради вас он бросил все в Софии, стал посмешищем для всего города, не знает, куда деваться, и любит вас искренне, идеальной любовью.

   —  Идеальной! Подумаешь, идеалист! Почему же он в таком случае не женился на Гуне? Вы знаете ее. Она от него без ума. Хорошая девушка, но некрасивая,— а идеал должен быть красивым. Довольно о нем. Сегодня я отослала его в Софию.

   —  Какая вы нехорошая!

   —  Я буду относиться еще хуже... но не ко всем,— тихо промолвила она, вскинув на него томные глаза.

* * *

Визанков сидит в кабинете и пишет письмо своей невесте в Россию.

Пишет о Лиде, описывает свои встречи с ней, ее жизнь. Невольно сравнивает ее со своей далекой возлюбленной.

Время от времени он бросает взгляд на портрет, стоящий на письменном столе.

Кто-то постучал в дверь.

   —  Входите!

Вошла Лида. Она была в темном шелковом капоте. Наряд рискованный.

Визанков смотрел на нее растерянно. А Лида приближалась к нему легкими шагами, лукаво улыбаясь. Так приходит в ночной рубашонке к отцу балованная дочка, чтобы поцеловать его перед сном и сказать «спокойной ночи!»

Лида села на диван.

   —  Не ждали?

   —  Откровенно говоря, нет.

   —  Мне скучно; не спится, не читается. Я не помешала вам?

   —  О нет!

Их взгляды встретились. Глаза у нее горели.

Визанков наблюдал за Лидой. Ему казалось, что, придя к нему ночью, она совершила привычный поступок. Так она поступала раньше в Софии, так будет поступать и впредь,— все те же слова, позы, только с другими лицами и в другой обстановке.

   —  Подите ко мне сюда,— сказала она.

   —  Мадемуазель!

   —  Ну идите же!

   —  Не будьте ребенком, мадемуазель Друганова,— проговорил Визанков без улыбки.

Лида встала и подошла к столу. Тут она заметила фотографию.

   —  Какая красивая! — сказала она и наклонилась, чтобы рассмотреть портрет. Ее волосы, рассыпавшиеся по плечам, щекотали лицо Визанкову; он ощущал ее дыхание.

Визанков вздрогнул, как вздрагивает пьяница, давно не бравший в рот хмельного, когда ему подносят рюмку старого коньяку. Голова у него закружилась, когда он вдохнул аромат, исходивший от ее горячего тела. Он быстро встал, открыл окно и облокотился на подоконник.

   —  Господин Визанков, а вы хужё, чем я...

В эти минуты Лида искренне тянулась к нему всем своим существом, без всяких задних мыслей, расчетов, планов.

— Мадемуазель! Зачем все это? Я не герой ваших романов.

   —  Она не позволяет? — язвительно спросила Лида, кивнув в сторону портрета.

   —  Мадемуазель!

   —  Господин Визанков! Перестаньте мудрствовать. Я вам нравлюсь. Разве этого недостаточно?

   —  Недостаточно!

   —  Я вам противна? — засмеялась она и тоже подошла к окну.

   —  Мадемуазель Друганова, не делайте глупостей. Самое лучшее для