Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор - Алексей Георгиевич Тепляков

полку «трофеи Рыбинского боя посеяли антагонизм среди бойцов и командования», проговариваясь, что партизаны, на скудость обмундирования которых Перова ссылалась для обоснования этого грабительского налета, зиму перенесли в шинелях, ватниках и валенках, а с весны нуждалась в сапогах и куртках[1160], вовсе не являясь раздетыми и босыми.

Но стремление «прибарахлиться» было самым распространенным желанием повстанцев. Мемуарист из партизан севера Западной Сибири описывал «славного» Сеню Карлина, который отличился в засаде и, застрелив белого, тут же «…вытряхнул труп из богатой малицы. Надел ее поверх своего вконец оборванного пиджака, немало не смущаясь ручьями стекающей теплой крови»[1161]. Енисейский партизан вспоминал, как по приказу Щетинкина участвовал в раздевании и казни шести пленных: «…Недалеко отвезли – прикончили. Я с одного рубашку снял вязаную. В Ермаках старуха-хозяйка… опознала рубашку: „Вот сейчас, перед вами, сынок мой заезжал… Такая же рубашка у [н]его“». Близкий к Кравченко А. Т. Криволуцкий живописал убийства и мародерство: в Перовское «попов привезли, жидов-купцов. <…> Снял я бешмет с одного толстопузова, сменил свой полушубчик. <…> Убил я офицера, приоделся, коня взял. …Сменил я коня у кулака, жеребца взял. <…> Часть… дружинников собрали, в избушку набили. У одного четыре [георгиевских] креста. Я ему мертвому еще пальцы разрубил». Другой вспоминал похожее: «Убили штабс-капитана, у него один партизан отрубил кольцо с пальцем»[1162].

Видный партизан из армии того же Кравченко с удовольствием вспоминал, как отлично они поживились, заняв в июле 1919 года богатое старообрядческое село Верхнеусинское Минусинского уезда. Поживились отнюдь не только продовольствием, лошадьми и скотом: «Здесь нами было взято у бежавших купцов и кулаков много… мануфактуры, кирпичного чая, много сухих маральих рогов и других товаров»[1163].

Оперировавшие по соседству с Минусинским уездом урянхайские партизаны тоже отличались грабительством и применением насилия. Штаб 64‐й бригады 16 декабря 1920 года сообщал в РВС 5‐й армии: эти повстанцы, численностью 200–250 человек, «действующие [под] оперативным руководством нашего командования[,] проявляют произвол[,] мародерство и самоуправство [к] населению края[,] сводя личные счеты». Политический представитель РВС-5 Б. Н. Великосельцев обещал принять против партизанщины необходимые меры сразу по прибытии в Туву[1164]. Урянхайские партизаны С. К. Кочетова, разгромив 21 мая 1921 года отряд полковника И. Г. Казанцева, взяли многочисленные дорогие трофеи – серебряные монеты царской чеканки, шелк и другие вещи, которые были «поделены партизанами между собою»[1165].

Вожак из действовавшего в Восточной Сибири отряда Д. Е. Зверева писал, что осенью 1919 года в захваченном селе Нижнеилимском партизаны взяли кожевенный и лосиновый заводы «на полном ходу», отобрали у купцов много мануфактуры, провизии и медикаментов. Его сподвижник вспоминал: организованный военревтрибунал в этом богатом торговом селе не только «блестяще» конфисковал заводы, но и «обнаружил много золота и серебра, взыскивал деньги по векселям и т. д.»[1166].

П. Л. Лыткин, создавший осенью 1919 года в Минусинском уезде свой партизанский отряд, находил в грабежах и убийствах несомненное призвание. Один из видных партизан записал, что в Минусинске «Лыткина Пашку штаб еще постановил расстрелять за порки мужиков да за мародерство же, но штаб простил, так как он [Лыткин] хорошо умеет пускать слезницу»[1167]. В неопубликованных мемуарах Лыткин охотно рассказывал об убийствах: в селе Восточенском – священнослужителя и четырех казаков, в станице Алтайской – семи казаков. Жители уезда и сами партизаны отзывались о Лыткине как о грабителе, привезшем домой несколько возов чужого добра, и террористе-хулигане, стрелявшем в крестьян ради озорства, и жаловались на «издевательство, пьянство, распутство» его шайки. Само партизанское командование ненадолго арестовывало Лыткина за убийство, а при советской власти он «прославился» как один из активнейших деятелей красного бандитизма[1168].

А вот действовавший под Красноярском Н. М. Копылов, имевший отряд в три сотни партизан, после запрещения грабить мирное население остался примерно с 70 бойцами[1169]. По другим данным, с жесткой дисциплиной, установленной командиром, вплоть до расстрела за грабеж, не согласились почти все: в октябре 1919 года более ста партизан, возглавляемых помощником Копылова – Терещенко, ушли, так что в итоге с Копыловым осталось всего 12 человек и он вскоре погиб, перехваченный белыми в одном из сел[1170].

Партизанская привычка все необходимое для жизни получать от населения приводила к стойкой фиксации иждивенческих настроений. Например, командир отряда И. П. Новосёлов, агитируя в ходе митинга на захваченном Гурьевском заводе за анархизм, общую собственность и отмену денег («Мы – рабочим хлеб и мясо, они – мануфактуру и прочее»[1171]), очень удивлялся, когда ему говорили, что крестьянин может и не согласиться на тот или иной вариант предлагаемого натурального обмена, и цинично заявлял, что его отрядников односторонний «товарообмен» за счет сельского населения вполне устраивает: «Мы никогда голодными не сидели»[1172]. Удачные грабительские операции вспоминались партизанами с гордостью. В бухте Находка и других местах приморские повстанцы в 1919 году захватили консервные заводы фирмы «Люри и Ко» и три месяца питались «аристократическими деликатесами», выдавая по банке консервов на душу ежедневно, что «было такой роскошью, которую не всякий буржуа позволял себе в лучшие для него времена (банка крабовых консервов в довоенное время стоила около 1 руб. 75 коп.)»[1173].

Председатель Сахалинского областкома РКП(б) О. Х. Ауссем цинично вспоминал об эвакуации летом 1920 года из Николаевска-на-Амуре, сожженного с его активным участием: «…перевалив через хребет, партизаны оказались сразу в стране правильного денежного обращения, от которого они совершенно отвыкли не только за годы тайги, но еще более за месяцы Николаевской коммуны. <…> Помню, как… партия, в которой шли Коренев и я, встретила китайского торговца, пробиравшегося на прииски с грузом сахару и табаку на спине. Сахар мы съели, а табак выкурили, и были несказанно удивлены, когда китаец потребовал денег или золота. Не гнев и не смех вызвало это требование, а именно безграничное удивление, как напоминание и возврат к каким-то давно забытым временам. Китаец же следовал за нами по пятам два дня, беспрерывно повторяя: „Здеся Сахалин-закон-земля нету; здесь Амур-закон-земля“»[1174].

Отобранное добро той половины населения Сахалинской области, которая была вырезана партизанами Я. И. Тряпицына, прилипло к рукам многих из оставшихся в живых: в начале 30‐х годов органы ОГПУ, разыскивая драгоценности, припрятанные у граждан, то и дело выкапывали в амурских деревнях горшки с золотом (кольцами, серьгами, зубными коронками) – своеобразные партизанские «заначки»[1175].

С аналогичной непринужденностью относились дальневосточные повстанцы и к закордонному добру. Как сообщала пресса, 24 января 1921 года благовещенские партизаны перешли пограничный Амур «и занялись грабежом и