Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор - Алексей Георгиевич Тепляков

село Рубино 18 марта 1919 года они схватили милиционера Гудониса, чей труп позднее был «найден в 2‐х верстах от дер[евни] Буйдуки в зверски-изуродованном виде». А 9 апреля лубковцы в селе Святославском организовали засаду на сводный правительственный отряд прапорщика Соколовского из 26 человек, убив командира и 19 милиционеров, трупы которых сожгли[1096]. Управляющий Томской губернией в марте того же года в сообщении министру внутренних дел констатировал, что лубковская шайка «ведет разгульный образ жизни», а вся ее деятельность имеет «исключительно уголовно-грабительский характер»[1097]. Жертвы грабежей показывали: «…среди шайки Лубкова были лица интеллигентные, так как ими, в особенности одним небольшого роста, употреблялись довольно часто фразы, не встречающиеся в крестьянском деревенском жаргоне»[1098].

Пополнение шайки П. К. Лубкова было соответствующим: в Мало-Песчанке Мариинского уезда к Лубкову присоединились 20 неофитов из молодежи без определенных занятий. Крестьянин деревни Кирсановки Мариинского уезда Митрофан Чуфистов, показав милиции, что к Лубкову ушли его сыновья Степан и Прокопий (30 и 26 лет), жаловался: «Сыновья мои отличались непокорным характером, все время ругали меня и даже били»[1099]. Действовавшие в Кузнецком уезде отряды Корнея Кузнецова, В. Смирнова, братьев Губкиных, как и роговцы с лубковцами, не брезговали принимать в свои ряды уголовников.

Например, банда в 150 человек, «именующая себя красноармейской», 12 июля 1919 года сначала ограбила станцию Тыргань Кольчугинской железной дороги, а затем забрала лошадей в деревне Карагайлы Ускатской волости Кузнецкого уезда, где к ней примкнули местные крестьяне – Григорий Мамочкин, состоявший под судом за ограбление и бежавший из-под ареста, и его сотоварищ по преступлению Василий Пивченко[1100]. В прочих партизанских регионах было то же самое. Например, в большевистском отряде из 40 человек, который 5 марта 1919 года занял село Соктуй Шундуинской волости Читинского уезда Забайкальской области и убил сельского старосту Макарьева, писаря Золотухина и еще четырех жителей, находились скрывавшиеся от суда местные сельчане Артемий Кабаков и Корнилий Бозунов[1101].

Аналогично пополняли свои ряды и крупные партизанские соединения. С войском Кравченко и Щетинкина в июле 1919 года ушли 22 жителя села Верхнеусинского Минусинского уезда, оцененные белой сводкой как сплошь уголовный элемент, включая нескольких каторжников и убийцу[1102]. Некоторые селения становились настоящими оплотами партизанского бандитизма. Оперсводка белых от 25 августа того же года сообщала, что в деревне Марьевке Судженской волости живет шайка из 70 жителей этой деревни, занимающаяся грабежами и расправляющаяся с представителями сельской и земской власти в указанной части Томской губернии[1103].

Призрак справедливой мужицкой власти, без города и начальства, маячил перед толпами вооруженных мужчин, обычно действовавших недалеко от родных сел, но иногда, в составе крупных соединений, предпринимавших дальние походы. Разрозненные мятежные отряды под влиянием быстрого отступления белых с Урала осенью 1919 года сливались в крупные и вполне боеспособные части, громко именовавшиеся дивизиями, корпусами и армиями.

Авторитет удачливых полевых командиров на их родине был исключительно велик. Для левацки настроенной части населения они были кумирами и старшими боевыми товарищами, которые привели свои отряды к победе, завоевав право осуществлять властные полномочия на «своей» территории. Наряду с большими соединениями партизан действовало огромное количество самостоятельных отрядов и шаек, не подчинявшихся вообще никому. При этом разница между крупным отрядом, который всегда – после первой же военной неудачи – мог стремительно распасться, и обычной грабительско-террористической шайкой антиправительственной направленности зачастую оказывалась ничтожной.

Возрождение архаического противостояния «свой – чужой» то и дело приводило к жестокому уничтожению тех, кого партизаны (маргинализированные крестьяне и рабочие) считали вредными чужаками: зажиточных, священников, чиновников, интеллигентов. Вооруженную толпу подзуживали уголовники, но нередко для начала жесточайших бесчинств хватало и нескольких обычных хулиганов или крикунов-подстрекателей.

Разумеется, далеко не все партизаны были кровожадными садистами. Однако в тех многочисленных отрядах, где вожаки держали вооруженную криминализированную толпу с помощью признания за ней права на грабежи и убийства, творились невероятные жестокости. При этом не было принципиально важно, кто руководит отрядом – большевик, эсер, анархист или просто дезертир без какой-либо внятной политической ориентации. Самые «обычные» партизаны очень легко расправлялись с теми, кого считали врагами, не останавливаясь перед одновременными казнями сразу десятков, а то и сотен пленных или заложников. Это наблюдалось по всей стране. Так, украинские партизаны в 1918 году то и дело нападали на небольшие немецкие отряды, «пускали под откос эшелоны, вырезали и выжигали помещиков и кулаков, поддерживавших гетмана, и особенно жестоко расправлялись с карательными и реквизиционными отрядами»[1104]. Подпольщица Н. И. Введенская, освобожденная в Бердянске Таврической губернии при подходе красных в марте 1919 года, слушая рассказы крестьян, удивлялась «той бесхитростной наивной жестокости, с какой они рассказывали горожанам о своих самосудах над отставшими офицерами Доброармии»[1105].

Основная часть партизанских главарей имела преступное прошлое: самым распространенным проступком являлось дезертирство, но много было хулиганов, растратчиков, грабителей и даже убийц. Подобно красногвардейским отрядам, партизанские шайки обычно были насыщены уголовным элементом, который активно примыкал к повстанцам в целях самосохранения, наживы и совершения убийств. Власти Енисейской губернии указывали, что среди повстанцев Степно-Баджейской волости преобладали латыши (до 60%); среди остальных резко выделялись уголовники (30% от всех повстанцев) и также были заметны дезертиры (10%)[1106]. Пронизанность криминалом наблюдалась не только в Сибири и на Дальнем Востоке: например, мемуарист 20‐х годов не скрывал, что среди керченских партизан была масса уголовников, дискредитировавших движение и тем самым помогавших пропаганде белых[1107].

Судя по всему, самые мелкие повстанческие отряды отличала наибольшая насыщенность уголовщиной. Главной же проблемой была неизбежная криминализация основной массы партизан в ходе их обычных действий под руководством лиц уголовного мышления и поведения, сводившихся прежде всего к грабежам, всевозможному насилию и убийствам. Партизанские мемуары, газетная хроника, документы колчаковских и большевистских властей, различные воспоминания, наконец, беллетристика 20‐х годов позволяют увидеть реальное наполнение партизанской борьбы, где идейности было не так много – гораздо меньше, чем анархического разбоя (доходившего порой до повального террора и сознательных чисток населения целых городов), а также упоенного мародерства, пьяного дебоширства, сведения личных счетов и садистского уголовного произвола. Следующие главы призваны показать эти черты партизанского движения с максимальной наглядностью.

Глава 6

РАЗБОЙ КАК СПОСОБ СУЩЕСТВОВАНИЯ

В годы безвластия азарт безнаказанного грабежа и стяжания охватил и массы, и верхушку, которая неприкрыто подавала пример злоупотребления властью. Большевистская элита сразу начала создавать для себя особые условия и законы, несмотря на суровые правила военного коммунизма. В сейфе Я. М. Свердлова, вскрытом только 16 лет спустя после смерти его хозяина,