Месть Акимити - Автор Неизвестен

Тоёнари позвал воина:

— Тебе надлежит отрубить Тюдзё голову в горах Хибари уезда Арита провинции Кии.[389] А потом соверши все надлежащие поминальные церемонии.

Воин повиновался. Уже три поколения его семья пользовалась благодеяниями семьи господина, поэтому не выполнить приказа он не мог. Вместе с Тюдзё они отправились в далёкие горы. Когда они пришли на то место, которое обозначил Тоёнари, Тюдзё сказала: «Уж такова моя несчастная судьба! В воздаяние за мои грехи в предыдущей жизни я была оклеветана и отдана в твои руки, и теперь погибну. Ничего с этим не поделать. Но я прошу тебя немного подождать. Понимаешь, я с семи лет читаю „Сутру восхваления Чистой земли“. Это мой ежедневный прощальный подарок душе умершей матери, а сегодня я ещё не успела прочесть сутру. Первый свиток — это моя молитва за отца. Второй свиток я читаю, чтобы душа умершей матери вырвалась из круга жизни и смерти и она смогла бы стать буддой. А третий свиток — чтобы, когда я буду обезглавлена, довелось мне избежать ужасов пути асур, чтобы суждено мне было отправиться в Чистую землю!»

Воин ведь — не скала и не дерево, и он согласился подождать.

Тогда из мешочка-оберега Тюдзё вытащила украшенный драгоценностями свиток сутры и чуть слышно стала читать три её свитка. Она повернулась к западу и молитвенно сложила ладони. «Я стану возглашать сутру. Первый свиток — моя мольба за отца. Второй свиток — чтобы душа моей матери возродилась в раю будды Амиды. А последний, третий свиток я возглашу для того, чтобы божественная сила будды помогла мне встретиться с матерью на одном цветке лотоса».

Возглашая сутру, Тюдзё совершала поминальную службу по себе самой. После этого она обратилась к воину: «Пожалуйста, тщательно собери мои кости и спрячь. А когда будешь показывать мою голову отцу, пусть он увидит, что несмотря ни на что, мои волосы хорошо вымыты. Пока я жива, я буду читать молитву будде, когда десять раз прочту её — тут же руби мне голову!»

Она собрала свои волосы, доходившие ей до пят, в высокую причёску «китайский обруч», повернулась к западу, сложила руки и тысячу раз вознесла молитву будде.

— О будда Амида, повелитель западной Чистой земли, хотя я глубоко виновна и тяготеют надо мной пять преград и три повиновения[390], пусть мне воздастся благом, пусть зачтутся мне молитвы и я попаду в рай. Ещё прошу тебя, о будда Амида! Этот воин не может не выполнить приказ отца, поэтому он отрубит мне голову, но у него нет ненависти ко мне, пусть он тоже возродится на том же цветке лотоса, поскольку ты, Амида, спасаешь всех без изъятия — даже самых страшных злодеев, совершивших самые тяжкие прегрешения.

Десять раз она спокойно произнесла молитву и склонила голову.

У воина из глаз текли слёзы — будто уже началась заупокойная служба. Девушка была так прекрасна, что осенняя луна могла бы и не появляться из-за края гор. Её губы были подобны цветам лотоса; ясно очерченный подбородок — как драгоценность; разрез глаз взывал к любви — будто серп месяца разрезал облака; кожа была белой, как снег. У воина потемнело перед глазами, сердце остановилось, он отбросил меч, и то, что было, и то, что будет, перестало существовать. Тюдзё взглянула на него: «Послушай меня хорошенько! Бывают люди недостойные, но ты ведь следовал приказу отца, поэтому и доставил меня сюда. Пусть тебе и жаль меня, но давай же скорее! Скорее!»

Воин старательно всё обдумал.

— Знаешь, уж слишком мне тяжко на сердце. Я получил приказ убить тебя, это зачлось бы мне и, возможно, я получил бы награду. Но что слава? Тысяча лет пройдёт, а на десять тысяч лет её всё равно не хватит. Давай я лучше спасу тебя — спрячу тебя в какой-нибудь расщелине между скалами.

Приняв решение, он склонился перед Тюдзё. Они всё подробно обсудили, выбрали пещеру, вход завалили хворостом и устроились внутри. Воин вызвал к себе жену и велел так: «В горах собирай хворост, из долины носи ей в ладонях воду, служи ей хорошо!»

Сам же он стал монахом-отшельником, почитаемым среди паломников в Кумано, столько обошёл неизвестных гор и селений, что и не сосчитать, весь высох, как нищенствующий монах. Они с женой хранили жизнь-росинку Тюдзё, но по прошествии года, весной, когда Тюдзё исполнилось четырнадцать лет, воин занемог, и в семь дней его не стало. Тюдзё печалилась, без конца вздыхала, — да только что тут поделаешь! — она старательно исполнила поминальные обряды, положившись на милость будды. И у вдовы воина тоже осталась одна Тюдзё, больше никого, и было ей очень тоскливо. Она проводила время в горячих молитвах.

Как-то раз Тюдзё сказала:

— Раздобудь мне чистой бумаги. Я перепишу тысячу раз сутру «Сёсан дзёдо кё», это будет моя заупокойная молитва по воину. И ещё попрошу о том, чтобы моя мать родилась в раю.

Вдова обрадовалась, отправилась в селение, попросила там бумаги и принесла её Тюдзё. Тюдзё поблагодарила её и тут же начала переписывать сутру. В это время ей уже было пятнадцать лет.

Тем временем отец Тюдзё — Тоёнари — по-прежнему пребывал в своей столичной усадьбе. Как-то раз он сказал: «Сейчас с горных пиков исчезает снег, а в долинах тает лёд. Что если немного попутешествовать и поохотиться? Пусть соберутся деревенские охотники».

Его приказание было выполнено, и он в сопровождении множества охотников отправился в те самые горы Хибари. Они поднимались на отвесные пики, медленно спускались в долины, охотились с утра до вечера.

В одной из долин они увидели поднимавшийся вверх дымок. Тоёнари это показалось странным, он подъехал верхами поближе и обнаружил бедный домик под соломенной крышей. Он открыл Дверь и увидел женщину лет пятидесяти. С ней была красивая девушка лет четырнадцати или пятнадцати. Она сидела у стола, её лицо было закрыто платком[391], она была занята тем, что переписывала сутру. Тоёнари удивился: «Ты человек или нет? Ты ниспослана мне как искушение? Где это видано, чтобы так далеко в горах жила совсем юная высокородная дама. Ты небесная дева? Или ты оборотень? Назови своё имя! Не назовёшь, убью тебя!»

Тюдзё выслушала его и сняла с лица платок. «Я не небесная дева. И не оборотень. Я твоя дочь Тюдзё, вот кто я такая. В тринадцать лет, оклеветанная мачехой, я должна была умереть здесь, в горах, но воин пожалел меня. Он мне помог