Воскрешение Офелии. Секреты девочек-подростков - Сара Гильям

Я обратилась к Даниэлле, которая с интересом изучала мой книжный шкаф, и спросила: «И что же случилось в средних классах?»

Даниэлла отвечала медленно, хорошо обдумывая каждое слово: «Мне осточертело, что меня словно хранили на складе как вещь и гнали из класса в класс по звонку. Я была как корова на лугу. Меня дразнили, когда я стала посещать занятия для одаренных детей, а в обычных классах скучала. Мне нравились занятия по изобразительному искусству, но это тоже было похоже на то, словно я попала на зону по звонку».

«А что другие ребята?» – поинтересовалась я.

«Вы же знаете девиз “секс, наркотики и рок-н-ролл” эпохи шестидесятых?» Я кивнула, а она продолжала: «А теперь это “мастурбация, бухло и Мадонна”. Я в эту картину не вписываюсь».

«Раньше Даниэлла была экстравертом, а теперь стала интровертом, – сказал Стивен. – Ей никто не нравится. Ее телефон перестал звонить».

«Школа для старшеклассников – это еще не самое худшее, что со мной случилось, – продолжала Даниэлла. – Меня очень огорчает то, что происходит с окружающей средой. Я по ночам спать не могу, потому что беспокоюсь из-за нефтяных пятен и разрушения джунглей. Не могу забыть о Сомали и Боснии. Такое ощущение, что весь мир разваливается на куски».

Работая психотерапевтом в 1990-е, я часто сталкивалась с подобными проблемами у ярких, впечатлительных девушек. Взрослые ждали от них эмоциональной зрелости, но те реагировали на собственные страдания и на глобальные события в мире по-подростковому остро. Хотя те девушки, с которыми я работала, были достаточно проницательны, чтобы распознать фальшь ложных ценностей, и не одобряли поверхностное поведение сверстников, у них были те же самые подростковые потребности. Они очень страдали в одиночестве. У них был интеллект взрослого человека применительно к некоторым областям жизни, они были способны осмысливать глобальные проблемы, однако эмоционально они были подростками, и их политические возможности были ограниченны.

Даниэлла избегала самых популярных подростков и постепенно сблизилась с некоторыми сверстниками, похожими на нее. Она обнаружила, что в местной прокуренной кофейне собирались люди альтернативных взглядов, чтобы пообщаться. У нее завелись друзья среди геев и лесбиянок, а также среди тех, кто сбежал из дома и бросил школу, и несчастных интеллектуалов, таких как она сама. Она сделала пирсинг в ушах и в носу. К сожалению, у этой компании были свои проблемы. Многие употребляли наркотики, например обезболивающие или препараты, расширяющие сознание. Вскоре Даниэлла стала курить травку и употреблять ЛСД.

А в школе тем временем ей становилось все труднее. В классе только у Даниэллы был пирсинг в носу и татуировки. Ребята хихикали и тыкали в нее пальцем, когда она проходила мимо. К девятому классу она прочла об окружающей среде больше, чем ее преподаватели естественнонаучного курса. В классе ей было легко, и это породило в ней циничное отношение к образованию. Оценки ухудшились. Даниэлла стала прогуливать школу и уходила в парк курить травку.

Стивен и Шелли знали, что у Даниэллы что-то не ладится, и еще тогда стали уговаривать ее обратиться к психотерапевту. Она отказалась. А потом ее лучший друг переехал в Калифорнию, и Даниэлла снова осталась одна. За неделю до нашей с ней встречи родители обнаружили на ее теле следы от прижигания сигаретой.

Через неделю я встретилась с Даниэллой с глазу на глаз. Она была в тех же ботинках и футболке с надписью «Жизнь – дерьмо, а потом ты сдохнешь». Мне пришла на ум строка Аллена Гинзберга о «пьяном такси абсолютной реальности». Вот такое такси и врезалось в раннюю подростковую жизнь Даниэллы.

Я рассказала ей, как прочла дневник Анны Франк тридцать лет тому назад. И призналась: «Когда я столкнулась с тем злом, что люди причиняют друг другу, мне захотелось умереть. Я правда не хотела принадлежать к тому биологическому виду, что и нацисты».

Даниэлла согласилась со мной и сказала, что почувствовала то же самое, когда услышала по радио репортаж об изнасилованиях женщин в Боснии. Она почувствовала то же, когда прочла, что Сталин убил больше людей, чем Гитлер, о том, что при режиме красных кхмеров погибло шесть миллионов камбоджийцев и что сербы практиковали этнические чистки.

«Знаете, кроме холокоста были и другие события, – сказала она мне. – Это происходит повсеместно».

Я ответила: «Меня спасло тогда чтение книг Уиллы Кэсер, Джейн Остин и Харпер Ли. Вскоре после того, как я прочла об Анне Франк, я открыла для себя эти книги. Было лето, и я с книгой уходила в лес. Читала и смотрела, как ветер колышет деревья. Сидела на заднем крыльце на закате и читала. Эти женщины излечили меня от людей-пустышек и их поверхностных мыслей».

Даниэлла сказала: «Мне помогало гулять с другом по парку, а теперь он уехал».

«Расскажи мне, как ты прижигала себя сигаретой».

«Это случилось как-то само собой. Я курила у себя в комнате, чувствовала такую беспомощность и злость. И вдруг поняла, что прижигаю себе руку сигаретой, и мне от этого стало хорошо. Словно очищение какое-то. Я предусмотрительно прижигала только предплечье, повыше, чтобы можно было скрыть эти следы. И потом я сразу успокаивалась».

«Ты оборачивала весь свой гнев на этот мир против себя самой, – сказала я. – Тебе нужно найти способ лучше выражать его и давать сдачи».

Мы побеседовали о маршах протеста, о вторичной переработке сырья и о бойкотах. Все эти предложения звучали слишком абстрактно. Развеять отчаяние Даниэллы могло лишь конкретное действие. Хотя она была юной, я посоветовала ей начать работать на местной кухне для бездомных. Ей нужно было делать этот мир лучше для конкретных людей. Даниэлла согласилась подумать об этом.

Она ходила ко мне несколько месяцев подряд. Я в основном советовала ей обсуждать свои страдания с людьми и вести записи в дневнике. Когда мы познакомились ближе, она стала больше мне рассказывать, что у нее происходит в жизни. У одного из ее друзей-геев обнаружили ВИЧ, а одна из ее подруг чуть не умерла от передозировки.

Даниэлла придумала план действий на случай, если ей вдруг захочется прижечь себя. В этот момент она решила быстро взять блокнот и записать туда все, что ее расстраивает и вызывает гнев. Ей нужно было излить эти чувства на бумагу.

Позднее она показала мне свои записи. Там говорилось о девчонках-задаваках, которые изводили бедных учеников. Она упоминала о кознях и интригах, о мелких пакостях, о вечных разговорах, как надо одеваться и с кем надо дружить. Там говорилось о бедности ее родителей, которые всю жизнь работают изо всех сил. Были записи о детях Сомали, о стариках, замерзавших холодной зимой в Боснии, и о бездомных людях.

Она вела эти записи до тех пор, пока не угасло непреодолимое желание делать себе прижигания. Иногда и это не помогало, и тогда она просила родителей, чтобы они крепко обняли ее и посидели рядом, пока она не уснет. Иногда она звонила мне – и я успокаивала ее беседой. И конечно, иногда искушение было слишком сильным, тогда она сдавалась и делала себе прижигание. Но это происходило все реже и реже, по мере того как она училась вести беседы и делать записи о своих проблемах.