Урочище Пустыня - Юрий Сысков

основном, тем, что пас в свиней. Поговаривали, что впоследствии он ушел в монастырь. Такая у него была стезя.

Разрушенный во время боев за Свинорой бабушкин дом отстроили заново. Но семейное проклятие и тут настигло ее: он тоже сгорел и ей пришлось перебраться в Кузьминки. Там ей как жене инвалида войны дали другое жилье. В нем и родилась моя мама. От деда, вернувшегося с фронта без рук без ног. Бабушка называла его ласково — «моэ сонечко». Скончался он еще в начале пятидесятых.

Выйдя замуж, мама перебралась в город. Я была вторым, поздним ребенком в семье и по сложившейся с незапамятных времен традиции каждое лето проводила в деревне у бабушки. Теперь, вспоминая о ней, я понимаю, что это была незаурядная женщина. Она отличалась волевым характером, феноменальной памятью и необычайной набожностью. Была по-житейски мудра и проницательна. Ее дом был самым уважаемым в деревне. К ней все шли за советом или же просто, как она говорила, «погутарить». Украинизмы так и не ушли из ее речи, хотя на своей исторической родине она никогда не бывала. Что-то передалось и мне.

Не знаю почему, но я очень боялась бабушку и воспринимала ссылку в Кузьминки как наказание. Нет, она никогда не повышала на меня голос и уж тем более не поднимала руку. Но когда приезжали родители я плакала и просила увезти меня домой. «Тебя здесь обижают?» — спрашивали они. «Нет. Но почему я здесь все вижу и слышу, но ничего не бачу и не чую?» — отвечала я.

Позже этот страх прошел. Появилась глубокая привязанность — к бабушке, к ее певучему малороссийскому говору, к мелодичным украинским песням, к этим диковинным, дремучим, почти сказочным местам.

Маленькими мы часто играли в прятки недалеко от бабушкиного дома, в «провалье». Поле здесь было сплошь усеяно глубокими ямами и рытвинами. Поговаривали, что это следы оставшихся с войны окопов, блиндажей и воронок от снарядов. На этом же поле стояли большие мрачные сараи, которые бабушка называла «клунями». Там мы и прятались, зарывшись в сено. До сих пор помню его душистый запах…

Однажды я спросила бабушку, а правда, что здесь когда-то шли тяжелые бои? Она не любила вспоминать об этом. Но в тот раз не ушла от ответа и, крестясь, сказала: «Правда. Немец на холме стоял. А наши ж, бидненьки, в «провале», як на ладошке. Тильки пиднимуться, их так и косят, так и косят»…

По ночам бабушка и ее соседи собирали раненых красноармейцев, чтобы спрятать их в землянках и в тех самых «клунях». Особенно запомнился ей один молодой парнишка, раненый в живот. «Девочки, спасите, — умолял он. — У меня мама с сестренкой под Рязанью. Один я у них». Не спасли. Утром с первыми лучами солнца его голубые, как у Есенина глаза навсегда заволокло туманом.

«А ты не боялась? Это ж все под носом у врага происходило!» — потрясенно воскликнула я, выслушав ее рассказ. На что она ответила: «Та николы було бояться». «Почему же тебя за этот подвиг не наградили?» — не унималась я. «Та таке. Мы все такими были!»

Бабушка прожила долгую и трудную жизнь, но никогда не жаловалась на свою судьбу. Чуть ли не до самой смерти она продолжала трудиться, обрабатывая огород в сорок соток. Что это такое я поняла лишь годы спустя, когда упахалась на даче, где землицы было раз в пять меньше.

Она очень любила огурцы. Помню, как поставив перед собой огромный таз с «желтяками» и прижав к груди терку, бабушка одной рукой делала «огуречную икру». К девяноста годам у нее не было уже ни одного зуба. Эта любовь к огурцам передалась и мне. И теперь, разрезав «желтяк» пополам, я обязательно посолю его, потру половинки друг о друга, вдохну этот упоительный аромат и вспомню бабушку…

До последнего дня жизни она ухаживала за собой сама. Но даже не это больше всего поражало меня в ней, в ее твердом, как засохшая краюха хлеба бескомпромиссном характере. Она не уставала повторять, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя лгать. И прожила свой век не по лжи. Наверное, это стояние в правде сильно осложняло ее отношения с людьми. И в то же время вызывало искреннее уважение односельчан.

Я не такая. Но всякий раз, когда мне приходится юлить и изворачиваться, ища выгоду или пытаясь избежать неприятностей, я чувствую на себе предостерегаюший взгляд бабушкиных глаз.

Если говорить о наследственности, то я скорее в маму. И внешне, и внутренне. В молодости она была такая красивая, загорелая и легкая в общении, что даже незнакомые мужчины часто делали ей комплименты.

— Вы, наверное, с какого-нибудь курорта приехали. Так шикарно выглядите…

— Из Свинороя я. Природа там у нас удивительная… — с улыбкой отвечала она.

Мне такие замечания никогда не нравились. Скорее, раздражали. Испытав на себе все прелести мужских домогательств и скабрезного остроумия, я с юных лет воспринимала свою внешность как еще одно семейное проклятие. Но у меня была мечта — полюбить одного-единственного мужчину, выйти за него замуж, нарожать кучу детей и быть верной своему суженному всю жизнь, пока смерть не разлучит нас. Чтобы все было в точности как у моей бабушки.

И вот однажды я увидела его…

Мне было шестнадцать лет. Мы проходили спортивные сборы в маленьком курортном городке на берегу Черного моря. Я тогда занималась греблей. И была вся такая романтичная, бегущая по волнам с веслом в руках — навстречу алым парусам. Но он оказался не капитаном Греем, рекордсменом в классе «яхтсмен-одиночка», а майором, командиром разведбата.

Был какой-то праздник, кажется, День ВДВ. Во главе группы десантников он показывал приемы рукопашного боя с оружием и без. Оглушенная автоматными очередями и взрывпакетами, ослепленная разноцветными дымами и фейерверками толпа просто ревела от восторга. Он был стремителен, как горный поток, ловок, как тысяча чертей и красив, как бог войны.

Когда показательные выступления закончились его попросили провести для нашей шлюпочной команды «Урок мужества». Не помню, о чем он рассказывал — я пребывала в каком-то сладостном дурмане. Мне казалось, что взгляд его обращен только на меня, а слова — только ко мне. Стоит ли говорить, что я влюбилась в него без памяти.

В моей голове тут же сложилась и заиграла мозаика. Нет, целый мозаичный триптих: он подходит, нежно берет меня за руку, потом достает бархатную коробочку, а в ней кольцо с бриллиантом. Протягивает его мне и предлагает выйти за него замуж.