Педагогические размышления. Сборник - Семен Калабалин

Ребенку было годика два с половиной, когда он сидел на детском стульчике, впритык к кухонному столу и чем-то забавлялся. Бабушка варила обед и одновременно убивала мух специальным приспособлением. По стенкам, по кастрюлям била. Мальчик очень сосредоточенно наблюдал за этой операцией бабушки. А потом попросил.

– Бабушка, я хочу мушку.

– Петя, дорогуша! Дорогой мой! Она от тебя убежит, ты же её не удержишь.

– Я хочу.

– Ну, хорошо, Петечка, раз ты хочешь.

Ему никогда ни в чём не было отказа. Она поймала муху. Подойдя к нему, сказала:

– А чтобы она от Петечки не убежала, мы ей сейчас поотрываем крылышки. Вот! И она не убежит от Петечки.

И очень выпукло-выпукло, на глазах у дитя отрывала у мухи крылья. Положила её на стол. Он ручкою её прикрыл, а всё-таки между пальчиками муха вылезла. И он закричал:

– Бабушка, а мушка уползла. Верни её мне.

– Какое она имела право! Как она смела от Пети уползать! Я ей сейчас оторву несколько ножек, и она не уползёт от тебя. И Петя будет улыбаться.

И она оторвала ей ножки. Так не раз, не два, а несколько раз. Затем Петя через какое-то время сказал.

– Я хочу сам отрывать и крылышки, и ножки.

– Ну, хорошо, Петя.

Женщина ловила мух, приносила ему, держала, а он рвал ноги, крылья, иногда вместе с головой. Ему было лет пять-шесть.

Гуляли они где-то по лесу и увидели, как перед ними ползут муравьи. Хорошая рабочая стая муравьев, не стая, демонстрация, труженики.

– Что они делают?

– Трудятся, – говорит бабушка. – Прутики носят, домик себе строят.

– А я их не люблю. Я их хочу давить.

– Ну, дави. Они, действительно, какие-то противные. Дави, мальчик дорогой, ножкой.

Вот так бабушка топчет своей, уж простите меня за сказанное, лапой, а не ногой, и дитя тоже стал топтать муравьев.

Когда ему было лет восемь, семейство любовалось цыплятами с наседкой, выпущенными на зелёный коврик двора. Маленькие-маленькие, штук двенадцать птенчиков. Жёлтенькие пушинки, беспомощные, хорошие, требующие к себе необыкновенной ласки и тепла. Взрослые вошли в дом. Петя долго сидел, наблюдал. И вдруг у него что-то произошло в сознании. В порядке какой-то ассоциации, что ли, вспомнились, быть может, мухи, отрывание у них крыльев и ног. Он стал ловить цыплят и отрывать им головки. Цыплятам! Руки окровавились. Мать вышла и, увидев это, вскрикнула:

– Петя! Что ты делаешь? Перестань!

– Я так хочу!

– Ну, хорошо.

– Кровь! Ой, кровь! Хочет так?!

Никакого протеста. Тут же грохнулась без сознания, а он продолжал развлекаться. К тринадцати годам мухи и цыплята его уже не удовлетворяли, ему нужны были более сложные организмы. И он стал убивать себе подобных мальчиков. Три жертвы. Три мальчика. Три жизни. А сколько вокруг них было радости, и сколько затем горя, родительских слёз! А он счастлив. А родители его утонули в слезах, в родительских страданиях. Редкое это, друзья мои, явление.

Мы с вами, как никто, должны предупреждать подобное явление. В самых, кажется, безвинных, самых неожиданных ситуациях следует понимать, что занятия детей сотворяют их. Этому сотворению способствуют влечения, придуманные ими игры, шалости, проступки. Это всегда происходит на тех же пространствах, где живут дети, и где живём мы с вами. Остановите их, не проходите мимо. Подумайте, какое может быть горе на всю нашу страну, для людей и для того, кого вы можете остановить, можете предупредить. Уведите его от преступлений. Уведите от скамьи подсудимых. Уведите его от того, чтобы он не доставлял, не причинял страданий другим. Одним оперативным вмешательством, просто походя, откуда бы вы ни шли, вы можете предупредить серьезные страдания. Вмешайтесь. Какое необыкновенно доброе, патриотическое дело вы сделаете.

Недавно я принимал участие в совещании работников из мест заключения РСФСР в Москве. Там выступал профессор Колбановский Виктор Николаевич. Он рассказал страшную штуку. В воскресный день, муж и жена, молодые, ещё не успевшие по-настоящему пережить и перегореть от радостного бракосочетания, радостей той любви, которую они излучают по отношению друг к другу, купались в реке. Расстелив на берегу коврик, завтракали, читали, загорали. Вдруг подходят шестеро в возрасте от семнадцати до двадцати примерно двух лет. Самому старшему, по крайне мере, двадцать два года. Они стали вести себя похабно. Мужчина встал и сказал:

– Я прошу, товарищи, вести себя скромнее. Не выражайтесь, здесь женщина, моя жена.

– Как! Твоя жена! Сейчас она будет нашей женой.

Планомерное, садистическое, вампирское преступление. И это в наше время, в нашей стране! Как же это может быть? Ведь они учились в нашей школе! Мы были их педагогами! У каждого из них есть мать и отец! Кто же эти отцы, которые породили такое чудовище?! Почему они ищут развлечения в совершении таких страшных преступлений? Я вам скажу так: тут есть какая-то взаимосвязь с этим убийцей, Петром Гумниным, тридцать четвёртого года. Давайте, мы допустим, что где-то оно начиналось с чего-то самого незначительного. Но преступно кто-то мимо него проходил. Бежал! Некогда! Портфель прижимал под мышкой. Не мой сын. Не моё дело! А они думали: нам все можно, все безнаказанно.

Если хотите, наше вмешательство, решительное, требовательное, и есть забота о детях, и любовь, и забота не только о них сегодня, а забота об их умном, красивом, нравственно благополучном, общественно полезном будущем.

Перед нами, дорогие мои друзья, стоит колоссальнейшая, ответственейшая задача. Чтобы нам народ в веках говорил спасибо за то, что мы брака не делали и, замечая брак, вмешивались решительно и чинили человека. Нравственно чинили. Чем? Как? Своим, если хотите, страданием. Антон Семёнович говорил: трудно воспитать человека, чтобы твоя душа по-настоящему десятки раз не страдала. Вы думаете, что он не мучился, не страдал, спал спокойно у себя где-то в спальне по ночам? Нет! Каждый из нас, кто прошел через его человеческое сердце и душу его, выстрадан им. Выстрадан! Только иногда он, может быть, как-то чуточку смущенно выражал душевные вибрации, душевные движения.

Я помню, мы ехали с ним из тюрьмы, когда он меня вез, и вдруг как захохочет. Я посмотрел на него выразительно. Потом он ещё раз захохотал. Я говорю:

– Чего высмеетесь, товарищ заведующий?

– Какой я тебе заведующий! Антон Семёнович меня зовут. И назвал меня бюрократом.

– Семён, знаешь? «А ведь я сегодня, – говорит, – везу будущего заведующего колонией».

– И это что, я – заведующий колонией?!

– Да, честное слово, будешь заведующим.

– Я так же ненормальный, что ли, чтобы стать заведующим детской колонией?

Проехав ещё, наверное, километра три-четыре, он вдруг сказал:

– Ох, и в синяках же ты будешь ходить!