Безмолвные узницы - Илана Касой

я уловила в себе, помог мне собраться с духом для третьей попытки поднять створки люка. И я справилась. В тот же момент мои ноздри обожгло вонью, и слезы рефлекторно покатились по лицу. Проведя столько лет в полиции, я успела пережить немало кошмарных сцен: изнасилованные женщины, подвергавшиеся насилию дети, выстрелы и ножевые ранения, но уверена, ни одно место преступления не могло подготовить меня к тому, что я обнаружила внутри этого бункера. Я еще не успела войти, а гнилостный запах не оставил сомнений: трупное разложение. Если хоть раз его почувствуешь, никогда не забудешь.

Когда я на цыпочках спустилась по винтовой лестнице, у меня закружилась голова, одурманенная еще одним интенсивным запахом. Запах горелой плоти, невыносимое пламя, проникавшее в пищевод и взбалтывающее все внутренности. Я не могу сейчас упасть в обморок. Я прислонилась к холодным металлическим перилам, покрытым темным слоем пепла. Без сомнений, Жанета много раз опиралась на них. Луч дневного света тускло освещал потолок бункера, по которому кольцом тянулся стальной рельс, поднимающий в воздух цепи и крюки. Я прищурилась, пытаясь увидеть какой-нибудь силуэт в глубине, но там была только темнота.

Я пожалела, что оставила в машине мобильник. Хоть сигнала и нет, его можно было бы использовать в качестве фонарика. Теперь же я слепа, и миллиметр за миллиметром рискованно пытаюсь что-то нащупать. Если Брандао там, внизу, я стану легкой, даже жалкой мишенью. Сжимая в руке пистолет, я постаралась абстрагироваться от приторного запаха и добраться до основания лестницы. На каменной стене я попыталась найти какой-нибудь выключатель, хотя маловероятно обнаружить электричество в таком месте. Что-то мокрое и липкое приземлилось на мою руку, но я не могла определить, что именно. Через три шага я нашла прислоненную к стене лампу, наверху которой лежал коробок спичек. Чтобы зажечь лампу, мне придется положить пистолет. Я еще раз огляделась. Тишина была оглушительной, казалось, здесь действительно никого нет, и все, что остается – рискнуть. Сунув пистолет за пояс, я быстро подняла стеклянный колпак и чиркнула спичкой, опасаясь того, что раскроет пламя. Я удерживала фонарь в левой руке, снова вцепившись другой в оружие. Я направила свет на самое темное место, и меня рефлекторно вырвало. С потолка свисало разложившееся тело, прикрепленное к круговой направляющей, на цепях и шкивах, с крюками, вбитыми в красно-черную плоть. В этой теплице бедная девушка разжижалась, капая на холодный пол. Я продолжала идти, целясь в пространство. Это было похоже на прогулку по развалинам после пожара: расплавленный пластик и железные цепи, битое стекло, рассыпавшееся под моими шагами. Отчетливое присутствие угарного газа в воздухе воздействовало на органы чувств. Я подошла к стене со всевозможными инструментами и опаленными бумагами, на которых виднелись части рисунков, очень похожих на те, что дала мне Жанета. В центре кругового рельса – скопление взорвавшихся деревенских ламп. На них виднелись следы поглотивших их сильного огня. Моя лампа погасла, и мне пришлось снова ее зажечь.

Тогда-то я это и увидела: в центре бункера было маленькое тело, совершенно почерневшее, сидящее в чем-то, похожем на кресло, с руками и ногами, скованными уцелевшими наручниками. Я узнала, кто это, по лохмотьям одежды: Жанета, обгоревшая и умершая из-за меня. Голова ее была необычной формы, и мне не потребовалось много времени, чтобы найти металлическую застежку в области шеи, которая подтвердила: ублюдок сжег ее с коробкой на голове. Ее обугленные руки пытались обхватить живот, в последний раз обнять ребенка, кремированного заживо. Задохнувшись, я рухнула на колени. Уронила пистолет и разрыдалась. Я плакала о Жанете, о себе, о бедняжке, вознесенной к потолку, как аллегория ужасных фетишей. Я плакала о Паулу и детях, оплакивала свой брак и Нельсона, отца, Карвану, свою неудачу и трусость. Я не рыдала о боли мира, но моей боли было достаточно, чтобы полностью затопить меня. Не знаю даже, сколько времени я там пробыла, но с каждым всхлипом моя злость все возрастала, замораживая тоску и подпитывая новое чувство, дорогой ценой доставшееся и зародившееся в глубине моей души. Выходя из бункера, я знала, что делать.

* * *

Темнело. Я сжала оружие как можно крепче. Мне не пришлось далеко идти, чтобы увидеть ветхую лачугу с плетеными, обмазанными глиной стенами, как и описывала Жанета. На полусогнутых ногах я приблизилась к ней, не обращая внимания на боль. На террасе на потолочных балках напротив двери покачивались два незажженных фонаря и в беспорядке валялось несколько пустых ящиков. Там были свалены десятки клеток и деревянных коробок, перекрывая окна и мешая рассмотреть, что творится внутри дома. Без сомнения, Брандао там, внутри, и у меня нет права на ошибку.

Коробки были полны маленьких птичек, по всем углам разбросаны перья, в воздухе стоял сильный запах животных экскрементов. Эти птицы пели и щебетали без остановки; не могу себе представить, как кто-то может постоянно жить в таком шуме. В углу был установлен деревянный ткацкий станок. Я обошла дом с левой стороны, пока не нашла первое окно, позволявшее заглянуть внутрь: простая комната с маленьким столиком, на котором стояла очередная лампа, и двумя соломенными табуретками. Ни телевизора, ни телефона. Ни книг. Ни безделушек. Только головной убор из разноцветных перьев висел на одной из стен. Земляной пол выглядел так, будто ему уже тысяча лет.

Не издавая ни звука, я обошла ящики и подошла к другому окну, выходившему на простую кухню с раковиной и дровяной печью. Я нерешительно проверила дверь: открыта! Повернув дверную ручку, издавшую слабый скрип ржавых петель, я вошла внутрь. Прошла через пустую кухню и в три шага дошла до комнаты, которую уже видела через боковое окно. Она была даже меньше, чем я себе представляла: в ней висел гамак, с другой стороны – метры свернутой веревки и груда тканей ручной работы, в ярких красках, с геометрическими рисунками. В шкафу был скудный выбор чистящих средств и галлон керосина, незаменимого в этом лишенном электричества месте.

В лачуге было душно, темно и очень-очень скромно. Пот стекал по моей спине, а в ногах не было той твердости, которая должна быть: образ скрюченного тела Жанеты, лишенного всякого достоинства, засел в моей памяти и не скоро забудется. Я сильно зажмурилась, как будто это помогало лучше видеть. Еще две закрытые двери бросили мне вызов: следующий шаг. Я выбрала ту, что слева, не знаю почему. Вцепилась в дверную ручку, настороженная, готовая к стремительным безошибочным действиям. Открыла дверь и…

Ничего. Моя грудь сильно вздымалась. Пустая комната приветствовала меня