Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс

– Совсем как Золушка, – сказал Кевин.

Подобного сочувствия я и добивалась, ведь я и сама иногда, разглядывая по ночам фотографии, верила, что я Золушка.

– И они постоянно заставляют меня сидеть с ребенком, – пожаловалась я.

– О, – откликнулся Кевин.

Ему как будто было жаль меня и из-за этого, но уже не так жаль: этот проступок явно показался ему менее серьезным и немного смягчил его.

– И еще они не хотят купить диван, – сказала я.

Впоследствии я осознала, какие жалобы работают, а какие совсем не действуют на окружающих, как бы горько мне ни было по тому или иному поводу.

Он даже не хочет купить диван – твердила я каждому, кто меня слушал.

В действительности нам и так было где присесть: кресла с пуфами для ног от Eames, большой восточный ковер, стулья за кухонным столом, стул у моего рабочего стола. А потому меня и саму приводил в замешательство тот факт, что я так настаивала на диване и так переживала из-за его отсутствия. Но я была непреклонна. Все, что мы упустили, вернется нам, мы нагоним потерянное время – если только он купит диван.

– Хуже всего то, – сказала я, – что мне очень одиноко по ночам. Если бы только отец иногда заходил пожелать спокойной ночи. Хотя бы раз в неделю.

Кевин покачал головой и улыбнулся. Позже я поняла, что он вот так улыбался, молча и качая головой, когда его что-то сердило. У него были длинные ресницы, блестящие глаза, двойной подбородок: в моих глазах Кевин был настоящим взрослым мужчиной, совсем непохожим на отца. В отце сохранялось много мальчишеского, хотя они и были ровесниками.

Гораздо позже, когда история нашего знакомства стала довольно длинной и я даже какое-то время пожила у них, Кевин и Дороти пошли против воли отца и оплатили мою учебу в университете, чтобы я могла его окончить. Думаю, у них на то были свои причины: то могли быть присущее им чувство справедливости и воспоминания о собственной юности. Их разозлило, что отец перестал платить за мое обучение, не моргнув и глазом – потому что у него было больше власти.

– Хотелось бы мне, чтобы хоть кто-нибудь в этом доме подумал о тебе, – сказала Дороти. – Чтобы хоть кто-нибудь подумал: «А что нужно Лизе?»

Жалобы на отсутствие отопления, нежелание отца покупать диван, желать мне спокойной ночи приносили облегчение. При этом я выступала сразу в двух амплуа: я не только была всеми обиженной, но и наблюдала со стороны, не только страдала, но и рассказывала о страданиях. Желая, чтобы кто-нибудь заставил отца дать мне то, чего я сама не могла от него получить, я была жертвой. Рассказывая об этом окружающим, требуя их сочувствия, я обретала силу, которой не знала в себе.

Продрогнув на ветру, мы вернулись домой, и они заварили чай.

♦

– Мне так одиноко, – жаловалась я Моне по телефону. – Он не заходит пожелать спокойной ночи.

Я доверила Моне роль посредника, и она продолжила играть ее даже после того, как я окончила школу и стала взрослой – все так же передавала нам обоим обрывки информации друг о друге. Ее присутствие между нами было даром небес: отец мог прислушаться к своей сестре.

– Правда? – сказала Мона. – А ты его просила?

– Нет.

– Почему бы тебе не сделать этого?

Я не просила, потому что видела что-то неправильное в этом своем желании. Я хотела слишком многого. Между тем, что я должна была чувствовать, и тем, что чувствовала на самом деле, была большая разница.

– Дело в том… – начала я, глядя из окна на изумрудный сад, на розовые чаши, полные лепестков и похожие на размокшие книги с волнящимися страницами. – Дело в том, что я не понимаю…

– Что?

– Этот дом выглядит таким благополучным, – сказала я.

– Это славный дом, – ответила она.

Заглядывая в окна других красивых домов и видя там людей, окруженных светом, представляешь, что они счастливы. Теперь и я жила в таком доме.

– Как можно находиться в таком красивом месте и чувствовать себя так плохо? – спросила я.

Наверное, это со мной что-то было не так, подумала я. Со мной, не с домом.

– Для чего еще нужны деньги, – ответила Мона, – как не для того, чтобы создать видимость благополучия.

– Слушай, не могли бы вы иногда заглядывать ко мне и желать спокойной ночи? – спросила я отца, стоя на кухне.

После разговора с Моной я набралась смелости.

– Что? – переспросил он.

– Всего пару раз в неделю, – сказала я. – Потому что мне одиноко.

– Не-а, извини, – ответил он, не раздумывая.

Он покачивал брата на коленях, сидя в кресле-качалке.

Несколько дней спустя я попросила об этом Лорен.

– Конечно, – ответила она.

Меня с головой накрыло приливом облегчения и благодарности. Те же чувства я испытывала, когда она звала меня фотографироваться с ними; они же побуждали осыпать ее розовыми лепестками и цветами лантаны, когда она, возвращаясь с работы, шла от ворот к дому. От благодарности я вся покрылась мурашками, как от холода.

Тем вечером она спустилась ко мне первой, села на кровать и вытянула ноги. Когда она тянула носки, ее стопы по форме становились похожими на стопы манекенов, которые надлежало обуть в туфли на высоком каблуке. Я тоже вытянула ноги, как Лорен.

– Он спустится через минуту, – сказала Лорен.

– Как прошел твой день? – спросила я. Я включила верхний свет, хотя обычно в этот час гасила его. Мне хотелось создать как можно более приятную обстановку, чтобы необходимость спускаться ко мне была не тяжким бременем, а удовольствием. Я бы не возражала, если бы они просто заглядывали в комнату – мне важен был сам факт, а не длительность ритуала.

– Отлично, Лиз. Расскажи, что ты читаешь, – она глянула на стопку недочитанных книг у кровати. Она тоже любила книги. Я перечитывала «Фрэнни и Зуи», начала заключительную книгу «Каирской трилогии» и попутно читала «Когда Ницше плакал». Последняя книга была романом о психологических проблемах, и в том числе там я нашла историю о толстой девочке, которая ходила к психотерапевту, пока пыталась похудеть: с каждым сброшенным килограммом она освобождалась еще и ото всех тех сложностей и переживаний, что испытывала в прежнем весе. Меня поразила мысль о клеточной памяти: наше тело помнит все, что нам довелось перенести, даже если наше сознание эти воспоминания утратило.

В комнату зашел отец и сел на кровать рядом с Лорен. От радости мне было тяжело расслабиться, как тяжело бывает дышать на сильном ветру.

– Ну… спокойной ночи, Лиз, – величественно сказал отец, поднимаясь, будто чтобы подчеркнуть свои слова. Мы обнялись.

Они больше никогда не приходили. Я попросила еще раз, отец отказался, и больше я об этом не заговаривала.