Артузов - Теодор Гладков

В другом письме, адресованном белогвардейцу П. Д. Иларь–еву, сколачивающему фронт борьбы с советской властью, Анненков писал: «Привет, дорогой Павел Дмитриевич! Итак, я хочу собирать свой отряд старых партизан. Думаю, что и ты с теми, кто тебя окружает, соберетесь в нашу славную стаю… Для того чтобы я выбрался отсюда, нужно добиться того, чтобы мое имя совершенно не упоминалось в причастности к отряду. Лучше, наоборот, распускать слухи о моем отказе вступать в дальневосточные организации, о моей перемене фронта».

Содержание третьего письма, адресованного Казакову, с которым Анненков познакомил Денисова, было полной противоположностью двум первым. Главе Богоявленского братства атаман писал о своем нежелании вступать в армию

Чжан Цзолина, об отходе от борьбы с Советами и вообще от политики.

Это было тонко рассчитанное письмо. Всякое могло случиться. Черкашин как курьер не внушал Анненкову особого доверия. Любитель спиртного, он мог затерять письма, а мог и перепродать. Третье письмо в таком случае стало бы для атамана спасительной лазейкой.

Анненкову нельзя было отказать в прозорливости. Один из предвиденных им случаев и произошел. Курьер со всеми предосторожностями покинул конеферму атамана, все в том же обличье скупщика пушнины. Письма находились в чемодане с двойным дном. Сев в купе поезда, Черкашин почувствовал себя в безопасности и решил, что дальнейшие предосторожности уже ни к чему. Здесь до него никому дела нет. Вагон заполнялся народом. Появились попутчики и в купе Черкашина. Как они ухитрились проникнуть в его чемодан – одному Богу ведомо. Короче говоря, письма исчезли.

* * *

Но каким образом Анненков все–таки оказался в китайской тюрьме? Три года – срок немалый. И у атамана хватало времени поразмышлять на тему – кому было выгодно изолировать его. Многих он подозревал: Семенова, например, видящего в нем опасного конкурента; того же Михайлова, возможно захотевшего прибрать к рукам его казаков. Мысль о причастности к его злоключениям ГПУ ему, разумеется, и в голову прийти не могла. Но именно чекисты сумели воздействовать на волю губернатора.

В 20–х годах у советской России было много явных и тайных врагов, преследующих одну цель – задушить государство трудящихся. Правящие круги ведущих стран Запада – в первую очередь США, Великобритании и Франции – совершили тогда две чудовищные ошибки, предопределившие трагедии XX века. Навязав Германии кабальные и унизительные статьи Версальского договора, они своими руками заложили фундамент реваншизма и фашизма в этой стране. Возведя «санитарный кордон» вокруг советской России, поддержав все реакционные силы в ней, не говоря уже о белой армии и интервенции, они также способствовали постепенному превращению молодой республики в тоталитарное государство со всеми вытекающими из этого тяжелыми последствиями. Даже после Октябрьского переворота Россия не обязательно должна была пойти по пути однопартийной диктатуры с миллионными жертвами – и в годы мира, и тем более в годы войны. Германия, иначе говоря, могла избежать Гитлера, Россия – Сталина…

Столь жестокими бывают парадоксы истории…

Как бы то ни было, чекисты в сложившейся обстановке вынуждены были направлять основные усилия в первую очередь на обезвреживание тех, кто представлял в данный момент наибольшую опасность. Сразу, по горячим следам, им было просто не под силу схватить Анненкова. В ту пору перед органами госбезопасности стояла задача хоть на время оградить границы от проникновения анненковских банд.

Как–то беседуя с Артузовым о замысле операции против Анненкова, Вячеслав Рудольфович многозначительно заметил: «Начать – перышко поднять». Эти слова определяли в данной ситуации первые шаги, которые необходимо предпринять против кровавого атамана. Напрашивалась идея изолировать его. Его изоляция, пусть даже на незначительное время, позволит оторвать от Анненкова часть казаков, посеет растерянность в лагере на реке Боро–Тала. Казаки перестанут быть организованной силой.

На оперативном совещании, созванном Менжинским, высказывались самые различные мнения. Одни предлагали внедриться в лагерь Анненкова, чтобы дезорганизовать его изнутри, другие склонялись к мысли совершить налет на стан бандитов и разом покончить с анненковцами.

Когда все высказались, слово взял Артузов. И сказал–то он всего несколько слов, но все с удивлением повернулись в его сторону. Менжинский сразу почувствовал, что Артур Христианович родил идею, которая в случае ее удачного осуществления гарантирует успешное решение всех проблем. Идея Артузова заключалась в следующем: осуществить тактику активного воздействия на синьцзянского губернатора, чтобы его руками изолировать атамана или хотя бы парализовать его враждебные действия против нашей страны.

Вскоре Менжинский и Артузов засели за выработку требований к губернатору. Разумеется, при этом учитывалось, что на нашей стороне реальная военная сила, точнее, та сила, что стояла на границе. И эту силу чувствовал губернатор.

Вскоре представители нашего командования предъявили синьцзянскому губернатору в ультимативной форме главное требование: выдать Анненкова как опасного военного преступника или, по возможности, разоружить анненковцев, а самого атамана арестовать. Излагая данные требования, наша сторона учитывала, что губернатор уже однажды пытался отнять оружие у банд Анненкова, но атаман воспротивился, понимая, что без оружия с ним никто считаться не станет.

К июлю 1921 года из многих тысяч у атамана под рукой оставалось всего 670 казаков, остальные разбрелись по Китаю. Оставшиеся отнюдь не церемонились с китайцами. Взращенные на грабежах и убийствах, они не могли вести себя иначе. Дебош в районе Гучэн, учиненный пьяными казаками, и открытое столкновение с китайским отрядом переполнили чашу терпения губернатора. Он вызвал Анненкова в Урумчи и арестовал его. Так началась операция против Анненкова. Его арест считался временным успехом. Основная борьба была еще впереди.

* * *

Человек живет надеждой. Надеждой на лучшие времена жил и Анненков. Тем не менее на душе у него было неспокойно, с его лица не сходила печать усталости. Он все время чего–то тревожно ждал. С одной стороны, новых гонцов, которые бы, подобно Черкашину, принесли ему важные вести, призывавшие его, как в былое время, стать крупным военачальником, с другой – возмездия. Что–то должно было случиться. Это двойственное тревожное чувство не отпускало атамана ни днем ни ночью.

Анненков, конечно, был в неведении, что в Москве о нем тоже думали и многое знали. Знали о его планах и намерениях, знали даже, как он выглядит в данное время. На столе Артузова лежали сообщения из Китая, датированные сентябрем 1924 года, характеризующие атамана: «Анненков – человек быстрого и хорошего ума, громадной личной храбрости, остроумный, жестокий и ловкий… Хорошо владеет китайским языком, имеет средства и хорошо себя держит – это тип лихого казака».

Такая была обязанность Артузова – вести настойчивое наблюдение за каждым шагом Анненкова, быть в курсе его действий и мыслей. Со смертью президента Сунь Ятсена, возглавлявшего кантонское правительство и завещавшего Гоминьдану довести революционную борьбу до окончательной победы, обстановка в Китае начала складываться отнюдь не в пользу партии. Компрадорская буржуазия, монархисты, помещики под эгидой разведок империалистических стран сколачивали Антикрасный союз, во главе которого стояли реакционные генералы–милитаристы У. Пэйфу и Чжан Цзолин.