Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Незаметно наступила весна 1983 года. Мы тихо поздравляли друг друга с наступлением Нового года. Зима 1982-го оказалась очень тяжелой и удручающей. После получения стольких печальных новостей, после стольких пыток и боли на адской чужбине, в неволе, ком, стоявший в нашем горле, прорвался. Плач и траур хоть немного облегчали наше горе. Вместе с тем мы продолжали пытаться высвободиться из этого положения и постоянно требовали встречи с начальником тюрьмы Давудом.

Не успела пройти первая неделя нового года, как однажды Хасан открыл дверь нашей камеры и сказал: «Фатима Ибрахим, Масуме Талиб!» Сначала я подумала, что нас хотят разлучить.

Взволнованно переглянувшись, мы попрощались друг с другом.

Пройдя через несколько длинных коридоров, мы вошли в помещение, которое было кабинетом начальника тюрьмы. Он находился недалеко от того места, куда нас привели в первую ночь для допросов.

При нашем появлении женщина средних лет встала в знак уважения и снова села. У нее была простая внешность, голова покрыта платком бирюзового цвета с мелкими фиолетовыми цветами. Она была одета в поношенные пиджак и юбку, которые сильно диссонировали с ее туфлями. Она должна была выполнять функции переводчика в разговоре с начальником тюрьмы, но, к сожалению, сама говорила больше, чем он, после чего объясняла нам свои же собственные речи. Интересно было, что она не позволяла вставить слово ни нам, ни начальнику тюрьмы. Она произносила что-то вроде наставлений на ломаном персидском с явным арабским акцентом. Когда она, наконец, закончила говорить, мы сказали, что попросили о встрече, потому что хотели поговорить с начальником тюрьмы. «Так вам есть еще, что сказать?» – удивленно спросила она. «Мы же еще ничего не сказали, – возразили мы, – говорили только вы!»

– Хорошо, – сказала она, – излагайте свои пожелания!

Для того чтобы она правильно поняла и перевела наши слова, мы старались использовать ту лексику, которую употребляла она сама.

– Мы – пленные, мы с этим не спорим. Признаете ли и вы, что мы пленные – некомбатанты?

– Да, признаем.

– Признает ли господин начальник, что здесь спецтюрьма, которая не является местом, где должны содержаться некомбатанты? Мы хотим, чтобы нас перевели в лагерь некомбатантов.

Давуд тут же спросил:

– И где находится лагерь для некомбатантов?

– Мы не знаем, мы только знаем, что он находится не здесь.

– А какая разница между лагерем и тюрьмой?

– Мы должны быть зарегистрированы Международным Красным Крестом. Мы должны быть осведомлены о положении дел на фронте. Мы должны быть обеспечены нормальными санитарно-гигиеническими условиями и питанием и бывать на свежем воздухе.

– Вы – некомбатанты, однако вы никак не влияете на ход военных событий. Вы должны привыкнуть к жизни в тюрьме. Мы принимаем вас так же, как Иран принимает у себя наших некомбатантов. Мы не можем перевести вас в лагерь.

– Если вы не удовлетворите нашу просьбу, в знак протеста мы объявим голодовку и с завтрашнего дня не будем прикасаться к еде.

– Я прикажу, чтобы вас перевели в более просторную и светлую камеру; прикажу, чтобы раз в неделю вам приносили газету «Ас-Сура» или «Аль-Джумхурия». Также я скажу, чтобы вам предоставляли средства гигиены и медицинскую помощь, но перевести вас в лагерь я не могу.

– Мы хотим встречи с представителями Красного Креста, чтобы они зарегистрировали нас в списке некомбатантов.

– Какой ценой? До сих пор о вас заботилось правительство Ирака. Если же мы переведем вас в лагерь, нет никакой гарантии того, что вы останетесь целы и невредимы, и ваша честь не будет попрана теми, кто около двух лет находится в разлуке со своими спутниками жизни и семьями. Они погубят вас.

Его слова показались нам такими смешными, что мы, с одной стороны, хотели испытать эту цену, а с другой – боялись какого-нибудь заговора.

– В любом месте и при любых обстоятельствах ответственность за сохранение наших жизней и чести лежит на вас.

– Мы несем за вас ответственность только здесь. Ответственность за пребывание в лагере несет Красный Крест, сотрудники которого появляются в лагере всего раз в несколько месяцев.

Видя нашу настойчивость и категоричность, он снова повторил:

– Ваше пребывание в этой тюрьме никак не связано с продолжением или окончанием войны.

Мы не понимали значения этих его слов. Эта фраза была для нас новой.

В продолжение своих слов он добавил: «Какой ценой вы хотите получить статус некомбатантов в Красном Кресте?»

Видя нашу непреклонность, переводчица снова приступила к своим «конструктивным и сочувственным» рекомендациям. Иной раз она по-матерински гладила кого-нибудь из нас по голове, говоря: «Те узники, которые в лагере, одичали и не смогут адекватно реагировать на ваше присутствие. Не настаивайте на том, чтобы вас перевели и вы оказались лишены заботы. Здесь будут опекать вас и не позволят, чтобы даже заноза вошла кому-нибудь из вас в палец».

Еще до конца не выросли новые ногти на месте выпавших на пальцах наших рук. Мы молча смотрели на свои руки, чтобы она поняла, от какой «занозы» мы все недавно пострадали. После долгих и безрезультатных споров и обсуждений мы вернулись в камеру. Но один вопрос мучил меня больше всего. Что означали слова «ваше пребывание здесь никоим образом не влияет на ход событий войны»? Я задавалась вопросом: «Неужели мы вечные пленники? В каком суде нас осудили? За какое преступление? Какой судья вынес такой приговор?»

Мой лоб покрылся холодной испариной. Будучи заточенными в четырех стенах, именуемых тюрьмой, за преступление, которого мы не совершали, за неизвестный грех, мы оказались лишенными всех благ, которыми Всевышний наградил нас. Однако же нет! Всевышний сильнее стен, построенных для нас этими нечестивцами. Эти стены и потолки не могут удержать нас взаперти. Это только тела наши находятся в заточении, души же наши свободны, следовательно, никто и ничто не может заставить нас сдаться. Всевышний с нами, и мы верим, что Он властен над всеми и ничто не происходит без Его воли и желания. Мы проходим через большое испытание и не должны отчаиваться.

Бомбы, сбрасываемые на головы наших женщин и детей, призваны искоренить в наших сердцах надежду. Поэтому у нас нет права терять надежду и отчаиваться.

Мы обсудили между собой предложения начальника тюрьмы. Никто не пожелал принять их. Мы понимали, что предложенные им привилегии – все равно что кукла, которой пытаются отвлечь внимание ребенка от других, более существенных желаний. Для того чтобы убедить начальника тюрьмы в серьезности наших намерений, мы на протяжении трех дней отказывались от пищи. На четвертый день начальник тюрьмы пришел поговорить с нами. Заглянув внутрь камеры через окошко на двери, он сказал: «Кроме газет, больших порций еды, лучшей камеры и доктора я обещаю вам еще и прогулки».

Но предложения и обещания его были бесполезны. Мы не собирались менять свое решение. Мы начали голодовку. Брали только по пятнадцать пригоршен воды – мы пили только по пять пригоршен воды три раза в день.