Наш дикий зов. Как общение с животными может спасти их и изменить нашу жизнь - Ричард Лоув

Вороны не грабят членов своей семьи или клана. Однако вороны могут наказывать за проступки других ворон или нападать на приближающихся ворон из других семей. Тем не менее, были замечены случаи, когда они приходили на помощь воронам, не принадлежащим к их собственному семейному кругу. Однажды я видел, как десятки ворон каркали, кричали и лаяли – они производили нервирующий шум. Подобно темным листьям, они покрывали ветви одного дерева, прогибающиеся под их весом. Они смотрели на землю. На траве лежала мертвая ворона. Как это часто делают вороны, они реагировали на смерть одного из членов своего клана и делали это достаточно долго.

Знание ворон питает дух Стивенса и поддерживает его на выбранном им пути. Его образ жизни опирается на интеллект и игривость, но в основном на верность семье и природе. Почти каждое утро по дороге на работу Стивенс останавливает свой грузовик, чтобы сфотографировать два дерева на земле своих предков, записать, как они меняются и растут в разное время года в течение многих лет. «Иногда деревья просто покрыты стаями ворон».

Здесь он сделал паузу и спросил, знаю ли я этот термин – murder of crows (буквальный перевод – «смертоубийство ворон»). У нас есть другие названия групп животных: стая сов, павлинов, семейство лисиц, свора собак. «Большая группа ворон называется «смертоубийство ворон», потому что их часто видели на полях сражений, когда они питались мертвецами, поэтому их связывают со смертью, с убийством». Другие теории о происхождении этого термина не менее мрачны. Считается, что вороны во множестве кружат над тем местом, где вскоре умрет человек или другое животное – вероятно, они ждут возможности попировать, а может даже – отдать должное усопшему или оплакать его.

Что же касается их резких криков, то здесь скрыто нечто большее, чем видно на первый взгляд. Вороны используют по меньшей мере 250 различных видов звуковых сигналов для связи с другими воронами и другими видами животных. «У одной местной вороны, – рассказывал мне Стивенс, – выработалась привычка лаять, подражая собакам. Она лаяла, как соседская собака, подражала далекому лаю, скулила, как маленький щенок или как собака, выпрашивающая еду».

Вставая, чтобы попрощаться с Бернхаймом, я спросил этого человека с татуировкой ворона, научился ли он за столь долгое время изучения этих животных, элементарному языку ворон или, по крайней мере, их голосовым сигналам. «Это гортанное рычание и щелчки, а также различные варианты карканья», – начал он. А затем он вдруг он вспомнил то, что случилось давным-давно:

«Когда умер мой дед, я был в скаутском лагере. Это не было неожиданностью – он сильно болел… Но я был в скаутском лагере Раф-Риверс – это недалеко отсюда. Дед умер ближе к концу первой недели моего пребывания в лагере, и мои родители и вожатые решили не сообщать мне сразу это известие, а подождать, пока смена не закончится.

Родители сообщили мне о смерти деда, когда забирали меня из лагеря. Затем мы направились к нашему старому дому. Когда мы приехали туда, мне велели приготовиться к похоронам, надеть хорошую одежду. Я так и сделал, а потом вышел и сел на заднее крыльцо. С орехового дерева слетел ворон и приземлился на перила крыльца. Он делал то, что обычно делают все птицы, особенно вороны. Он посмотрел на меня одним глазом, повернул голову и посмотрел другим глазом. Ворон крутил головой, рассматривая меня то одним глазом, то другим, как будто разные глаза давали ему различную информацию. Я не двигался с места. Просто сидел. А потом он каркнул три раза. Затем улетел. Это было похоже на: «Черт, такого раньше никогда не было!» Мой дед сказал мне, что будет присматривать за мной, став вороном, и в этот момент я уверился – он говорил правду. Этот момент накрепко запечатлелся в моей душе. Связь с ним. Это было что-то вроде: «Ну вот, все хорошо, он выполняет то, что сказал».

Мы – спящее животное, но не единственное спящее животное. Что видят во сне вороны или коровы? У нас с другими млекопитающими одинаковые нервные структуры, необходимые для того, чтобы видеть сны. Исследование, проведенное в Массачусетском технологическом институте, показало, что крысы могут видеть во сне, как быстрее пробежать лабиринт. Эти факты стимулируют, по общему признанию, причудливые вопросы, которые в другой культуре вовсе не казались бы странными: могут ли люди и другие животные жить в одном и том же мире сновидений? Адаптируя фразу писателя Филипа Дика – будут ли роботы-собаки когда-нибудь пасти во сне электрических овец?

Когда Джанани Эсвар исполнилось девятнадцать лет, она основала Growing in Nature – индийскую организацию, базирующуюся в Бангалоре, которая помогает воссоединить детей с природой. Ее беспокоило отсутствие такой взаимосвязи во всем мире даже в сельских районах. Ее мотивация также коренилась в собственном опыте общения с животными. Когда ей было восемнадцать, одна встреча с животными коренным образом изменила ее жизнь. Она поделилась со мной этой историей:

«Когда это случилось, мы с бабушкой сидели бок о бок, потягивая утренний кашайам (травяной напиток). Мгновенная тревога нектарниц, «чип-чип» – предупредительные крики цветососов – и замеченное краем глаза, мелькнувшее светло-коричневое пятно. Я подбежала к перилам балкона и позвала бабушку. Как только я добралась до перил, снова мельком увидела хищную птицу, называемую браминским коршуном, которая взмыла над зданием и исчезла из виду. Когда я росла, мне рассказывали истории о браминском коршуне, который, как говорят, является изображением Гаруды (священной птицы Вишну), индуистского божества. Эти истории часто повествуют о доблести, крепости духа и спокойной силе.

Обычно я скептически отношусь к снам. Я имею в виду, что сон может просто означать расстройство желудка, верно? Но в ту ночь мне приснилась та птица. Это был очень простой сон. На этот раз, пролетая мимо балкона, он заглянул мне в глаза. И я отчетливо видела, как он летит за угол. Я ощутила глубокое чувство поддержки и признания, а также предупреждение: во-первых, необходимо обращать внимание на то, какое влияние я оказываю на этот мир, следить за любыми тревожными сигналами, которые я создаю своим существованием; а во-вторых, нужно быть готовой при необходимости кардинально изменить свои планы. До сих пор, когда я вижу браминского коршуна, то вспоминаю эти уроки. Я чувствую себя любимой и посылаю ему благодарные мысли за то, что он есть».

Несколько лет назад, благодаря нашей совместной работе по объединению детей и их семей с миром природы, я познакомилась с Даниэлой Бенавидес, замечательной тридцатилетней женщиной, которая живет в Перу и путешествует по всему миру в качестве эколога и активистки-феминистки. Она работает с общинами, пострадавшими от политических зверств и деградации окружающей среды. Она стала соучредителем перуанской неправительственной организации ConCiencia, которая занимается повышением экологической грамотности и расширением прав и возможностей общин в бедных и уязвимых общинах, и продолжает руководить ею. В более поздней переписке со мной Бенавидес описывала свою родную страну как страну пустынь: «Пустыня, окружавшая мое детство, отражала неосязаемую атмосферу страха, в которой протекала наша жизнь. Террор, похищения, телефонные угрозы, бомбы в автомобилях, комендантский час и взорванные электрические вышки, омрачали наши вечера».