Фортуна - женщина - Уинстон Грэхем

Я как ни в чем не бывало заявил:

— Мне посоветовал один приятель. Мол, нигде так не повеселишься, как в ”Барьерах”. Одно время он часто сюда наведывался.

Наши взгляды встретились.

— Вот как?

— Да. Раньше он регулярно бывал в Амстердаме. Примерно раз в три месяца: сюда заходило его торговое судно. Может, я тоже еще вернусь. Если вы не против.

— Конечно, — сказала она. — Конечно. В любое время.

Дверь резко распахнулась, и вошел тот, кто нас подслушивал.

Я поднялся ему навстречу. Это оказался верзила средних лет, с огромным пузом. В тусклых темно-русых волосах не было седины. Он носил восьмигранные очки без оправы. Если бы не одежда и жесткий взгляд, его можно было бы принять за учителя или респектабельного клерка.

Он закрыл за собой дверь и спросил на неплохом английском:

— Что вы здесь делаете?

— Это вас не касается.

— А вот и касается. Это одна из моих девушек. Я желаю знать, по какому праву вы у нее что-то выведываете?

Я окинул взглядом цепочку для часов с подвешенными к ней амулетами, зеленую шелковую рубашку, галстук в красную крапинку… Сколько денег выброшено на эту безвкусицу!

Он не отставал:

— Как вас зовут?

— Тернер.

— А меня — мистер Джоденбри. Я здесь живу.

Я начал терять терпение.

— Если хотите что-то сказать, говорите и убирайтесь.

Он уставился на меня в упор. Из-за расширившихся зрачков почти не было видно радужной оболочки. Где я раньше видел такие глаза?

— Что я хочу сказать? А то, что нечего вам тут шляться и вынюхивать. Мы любим, чтобы было тихо. Мина хорошая девушка — когда держит язык за зубами. К сожалению, она не всегда так поступает.

— Джо, я ему ничего не сказала. Совсем ничего.

— Конечно — потому что и нечего было говорить. Однако нам действует на нервы, когда тут шныряют всякие и суют нос не в свое дело. Лучше бы вам уйти, мистер Тернер.

— Уйду, когда придет время. А вы пока подождите снаружи.

Он понизил голос.

— Вы, должно быть, думаете, что я блефую? Я — мистер Джоденбри. Если это имя вам ничего не говорит, значит, вы — блаженный дурачок и таким и останетесь, если быстренько умотаете отсюда.

Я все еще не терял надежды.

— Мне не хотелось бы снова впутывать полицию. Может быть, нам имеет смысл договориться?

Он сунул пухлую, всю в веснушках, руку в карман габардинового пиджака и извлек серебряный свисток.

— В свое время я был дрессировщиком собак. Мне удалось научить одного пса включать свет, когда он входил в комнату, и выключать, когда выходил из нее. А другого пса я научил танцевать. Это говорит о том, что я — человек терпеливый, особенно с дураками. Если собака слишком долго не желает умнеть, я даю ей хорошую трепку. Сейчас именно такой случай, но мне не хочется самому марать руки.

Весь его вид и интонация показывали, что он знает толк в таких делах и в совершенстве владеет техникой террора. Потом, уже задним числом, я спрашивал себя: было ли мне страшно? Бывает, страх маскируется под гнев, так что не всегда можно сказать с полной уверенностью.

Я резко выбросил руку в сторону окна и поднял жалюзи; девушка дернулась, как подстреленная.

Мистер Джоденбри ухмыльнулся.

— Думаете, это вам поможет? Ни в коем случае. Оставь, Мина. Это пустяки.

— Послушайте, — сказал я, — вам не кажется, что мы уже не в том возрасте, когда дерутся, как мальчишки? Это не сулит нам обоим ничего хорошего. Предлагаю сделку.

— Сделку? Какую сделку?

Мне показалось, что это слово затронуло какие-то глубинные струны: возможно, прежде чем стать гангстером, он был уличным торговцем.

— Мне нужно кое-что выяснить. А потом я сразу уйду и никогда больше вас не потревожу. Меня интересует главным образом Бекингем.

Он вдруг расхохотался — беззвучно, одним ртом. Чувствовалось, что ему действительно смешно. Правда, он так и не убрал свисток.

— Бекингем? В первый раз слышу. Кто это?

— Человек, который был у вас в тот вечер, когда убили моего брата.

Теперь я вспомнил, где мог видеть такие глаза. Во время войны в госпитале в Гибралтаре лежал на излечении наркоман.

— Вижу, — прорычал Джоденбри, — с тобой по-хорошему не получается. Через пару минут…

Вдруг открылась дверь, и в комнату скользнул Мартин Коксон.

Джоденбри оглянулся и замер в нерешительности. Облизнул губы. У Мартина был весьма грозный вид. Он не произнес ни слова.

— Ах, вот что, — сказал Джоденбри и моргнул. — Вот, значит, как обстоят дела, — появление нового участника выбило его из седла.

— Да, вот так, — подтвердил Мартин.

— Я надеялся на вашу помощь, — сказал я ему.

— Мне показалось, что вы слишком долго не возвращаетесь.

Джоденбри пробормотал:

— Вы, значит, с другом? Очень интересно. У меня тоже есть друзья. Ничего удивительного, — он сделал движение рукой.

— Только попробуй пустить в ход свисток, — пригрозил Мартин, — я тебя мигом успокою.

Девушка вся дрожала, даже не могла попасть окурком в пепельницу. Атмосфера в комнате сгустилась до предела. Я ощутил — впервые в жизни — присутствие зла, самого настоящего. Это трудно объяснить, но зло было здесь, рядом, и я не знал, что делать.

Я обратился к Джоденбри:

— Послушайте. Я предложил вам сделку — она остается в силе. Скажите, где Бекингем, и я оставлю вас в покое. Он еще в Голландии?

Девушка в отчаянии схватила меня за руку.

— Убирайтесь отсюда — немедленно! Уезжайте к себе домой! Вам нельзя оставаться в Голландии!

Я воззрился на нее.

— Моего брата убили? Вы это видели?

— Нет, нет, нет! — горячо запротестовала она. — Я ничего не видела! Пожалуйста, уходите!

Лицо Джоденбри исказила злоба.

— Слышишь, что она говорит? Хочешь вернуться в Англию — самое время это сделать!

В этот момент Мартин его ударил. Уж не знаю, сколько в этом было справедливости, но он вложил в этот поступок всю свою злобу, это точно. Джоденбри рухнул на пол. Сложился, как зонтик. Падая, он смахнул все с тумбочки. Девушка вскрикнула:

— Идиот! Чертов идиот! Он с тобой разделается! И со мной! Он…

Коксон оттолкнул ее.

— Заткнись, или тоже получишь. Сиди и помалкивай! — Он обернулся ко мне. — А теперь можете задавать вопросы.

Я оттащил Джоденбри подальше от камина. Он все еще был без сознания; Мартин разбил ему челюсть, и изо рта сочилась кровь. В комнате снова стало тихо, как в усыпальнице. Слышно было только тяжелое дыхание Гермины Маас, которая дрожащими пальцами, царапая пачку, пыталась вытащить сигарету.