Фортуна - женщина - Уинстон Грэхем

Мартин продолжал упорствовать:

— Как все-таки насчет Джоденбри? Вы его допросили?

— Да. Но он, конечно, заручился свидетелями, которые подтвердили его алиби в тот вечер.

— Разумеется, ложное.

— Не обязательно. Но в любом случае это трудно опровергнуть.

— На какие средства он живет? Собирает дань с девушек?

— Он владеет недвижимостью.

Мартин закурил сигару, нетерпеливо чиркнув спичкой.

— Я, как вы знаете, всего лишь сторонний наблюдатель, пытающийся оказать посильную помощь мистеру Тернеру. У меня нет личной заинтересованности в этом деле. Но чем дальше мы углубляемся в дебри, тем больше я недоумеваю. Если бы Гревил Тернер застрелился в своем номере в отеле… тогда можно было бы говорить о самоубийстве. Но место и способ были выбраны по меньшей мере странно. Наложить на себя руки — в таком районе? Среди таких типов, как Джоденбри? Полагаю, гибель Тернера была лишь обставлена как самоубийство. На самом деле он был убит — по неизвестной пока причине. Если бы та женщина случайно не увидела и не вызвала полицию, он так и канул бы без следа. А через несколько недель был бы найден труп и его объявили бы погибшим в результате несчастного случая.

— Но согласно утверждениям Гермины Маас….

— У нее хватило глупости болтать, когда все прочие держали язык за зубами. Но потом она спохватилась и состряпала версию о самоубийстве. Даже теперь она дрожит за свою жизнь.

— А найденное при нем письмо?

— Оно может не иметь отношения к делу.

— А отсутствие следов насилия? — холодно осведомился Ван Ренкум.

— Бог знает… Бог знает… Может, его долго держали под водой. Мало ли способов убить человека так, чтобы ввести в заблуждение патологоанатома?

За окном солнечные лучи отражались в воде канала.

Толен сказал:

— Нельзя исключить и такую версию. Я лично не разделяю вашего мнения, но — возможно. А пока должен предупредить: если и дальше вы будете действовать на свой страх и риск, это чревато осложнениями, а возможно, даже опасностью для жизни. Вы меня понимаете?

— О да.

— Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы пообещали ничего не предпринимать.

Я взглянул на него в упор.

— Не могу дать такое обещание.

Толен так же пристально смотрел на меня, словно что-то взвешивая в уме.

— Очень жаль, мистер Тернер.

— Я не хочу нарываться на неприятности. Но… мое время ограничено. Я должен использовать его с максимальным эффектом.

Уже на улице Ван Ренкум отозвал меня в сторонку.

— Граф Луи Иоахим приглашает вас поужинать с ним перед отъездом из Голландии. Завтрашний вечер подойдет?

— Да, благодарю вас. Буду с нетерпением ждать встречи.

Мы с Мартином двинулись обратно. Он снова сделался несловоохотливым, а я после столь обильной трапезы тоже не испытывал желания заводить разговор.

Подходя к отелю, Коксон сказал:

— У нас не так много пространства для маневра, как во-вашему?

— Вы имеете в виду просьбу Толена?

— Да. ”Ведите себя как следует, или я приму меры”.

— Какие?

— Ну, например, он может установить за нами слежку. Так обычно поступает Пауэлл. Какой был смысл приезжать, если мы лишь марионетки в чьих-то руках?

— Мне очень жаль, что вы так настроены, — огорчился я.

— А вы — нет?

— Я хочу сказать: мне будет жаль, если вы потеряете интерес к этому делу только потому, что мы оказались под колпаком у полиции.

— Дело не в утрате интереса. Как раз наоборот. Просто мне не верится, что таким образом мы чего-либо достигнем.

— Каков же выход?

— Понятия не имею.

— Бетс пока ничего не выяснил?

— Нет. Но на него — главная надежда.

— Осталось всего два дня, — с грустью констатировал я.

— Потом вы уедете в Америку?

— Наверное.

— По крайней мере, вам не придется упрекать себя в том, что вы не предприняли возможных шагов.

— Но я и не могу поздравить себя с мало-мальски приемлемыми результатами.

— У вас нет ощущения, будто Толен и Ван Ренкум чего-то не договаривают?

— Есть. Мне показалось, они всячески увиливали от ответа на ваши вопросы относительно Джоденбри. Как вы думаете, у него не может быть руки в полиции? Как в Голландии насчет коррупции? — Точно не знаю, но, по-моему, такие вещи случаются где угодно.

Мы некоторое время шли молча. Затем Мартин спросил:

— Если вы уедете в Америку, так и не решив эту загадку, это будет для вас большим ударом?

Я пожал плечами.

— У меня все равно нет выбора.

Он утвердительно наклонил голову.

— Да. В том-то и дело, что иногда у человека не бывает выбора.

* * *

Вечером Мартин получил телеграмму от матери. Их бунгало подверглось нападению грабителей. Телеграмма была очень длинной, и, читая ее, Мартин кисло улыбался.

— Мама все еще кажется себе беззащитной юной новобрачной, нуждающейся в опеке; за неимением супруга роль защитника предназначается мне. Но ей придется обойтись без меня.

За ужином он рассказал мне больше о себе. Его отец был младшим сыном шотландского пэра и актрисы Лотти Бернстайн и сам стал продюсером.

— Он неплохо зарабатывал и пользовался большим успехом у дам. Даже слишком большим, потому что в тридцать пять лет умер от перенапряжения. Я его плохо помню. Зато я часто навещал своего деда, лорда Калларда из Файфа. Это был настоящий старый дьявол, но голубая кровь, аристократ до мозга костей. Когда его сын женился на моей матери, она работала воспитательницей в детском саду.

В конце ужина Мартин вспомнил о телеграмме матери и пошел давать ответную телеграмму с просьбой позвонить ему утром от соседей.

В его отсутствие я прогулялся к отелю ”Гротиус” и побеседовал с дежурной, которая разговаривала с женщиной, приходившей к Гревилу. На сей раз мне удалось застать ее. Она сказала, что приятельница Гревила назвала свое имя, но дежурная его не запомнила. Даже не могла вспомнить, была ли дама замужней. Фамилия короткая и вроде бы иностранная — возможно, английская. Дама была хороша собой и говорила по-английски, но подчас как бы затруднялась.

— То есть, можно сказать, что это не ее родной язык?

— Понимаете… иногда она запиналась в начале слова.

Другая дежурная припомнила, как накануне того дня к Гревилу приходили белокурая дама и джентльмен. Они втроем отправились в бар. Бармен их не запомнил.