Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

зачитал Раскольников. – То есть в египетском загробном мире тебе конец. По их меркам, ты, считай, обобрала сироток. Вот поэтому очень важно попасть в «свой» ад, рай, лимбо, чистилище, бардо… Теперь представь, на китайский манер, что на том свете все меняется и развивается, как здесь. Тогда, скорее всего, сразу после смерти человек попадает в распределитель, что-то типа аэропорта, в котором должен сесть на правильный самолет по билету, выданному по вере его. Потому что в чужом загробном мире ты точно не жилец.

Мысленно я увидела перед собой, как мертвецы сидят в аэропорту в тупом ожидании рейсов, уставившись в плазмы с загробными новостями без звука. Внизу экрана дергается в петле повешенный сурдопереводчик, а бегущей строкой сообщается, что на днях завершилось строительство нового, восьмого круга ада стоимостью в полмиллиарда душ. Специально для грешников нового поколения шакалы, стократно усиливающие муку обгладыванием пяток во время кипячения в масле вверх ногами, были упразднены. Вместо них на дне каждого котла теперь установлена последняя версия загробного «эйфона» с доступом в загробные соцсети для участия в бесконечных холиварах, которые с сатанинским коварством одновременно скрашивают скуку вечного кипячения и усугубляют пытку…

– Твои египтяне писали мертвецам подробные инструкции прямо на внутренней стороне гроба, – тем временем продолжал Раскольников, глядя в книгу, – как дорваться до вечной жизни, пройти по преступным районам потустороннего мира и не напороться на банды демонической шпаны: «метатели ножей», «губители душ», «горлопаны», «собачьи морды»… Там же, в гробу, покойнику писали пароли-заклинания для стражей: что-то типа блатного жаргона, на котором нужно общаться с тамошними криминальными авторитетами типа Двуликого Изгнанника в Нечистотах, Изрыгающего Нил, Угрюмого, Пожирателя Личинок, Потрошителя Душ и Того, у Кого Рыло Наизнанку.

– Как прекрасно.

– Опасности включают в себя двух соблазнительниц с нечитаемыми именами, которые истощают мертвеца удовольствиями – на, сама прочти, – Раскольников ткнул в книгу. Египетских вампиресс звали Тбтт и ‘Исттт. – То есть, если ты все еще хочешь к египтянам, то тут – весь их инструктаж по выживанию после смерти: как обойти все ловушки, огненные озера, когда нужно превращаться в крокодила, чтобы все получилось, и так далее.

Когда нужно превращаться в крокодила…

– Звучит непросто.

– Да, да, все сложно, – закивал Раскольников. – И такое глубоко продуманное посмертное назидание есть у большинства народов. Я только переписал их в один справочник – из тибетской книги мертвых, из Гильгамеша, из шумерских гимнов, ну почитаешь… Все же на случай ошибки загробной канцелярии, полезно знать чужие правила?

– А то!

Да он еще больший псих, чем я думала. Неотразимо все это. Я почувствовала странное облегчение при мысли, что у него есть Лиса, а я скоро уезжаю. Не то пришлось бы стараться, мучиться, играть, исполнять все эти сложные танцы, балансируя, как поддатый канатоходец, на границе френдзоны, одновременно страшась и надеясь упасть за нее. А так это был золотой расклад – человек, с которым ничего невозможно, но все бесконечно нравится. Случайный попутчик.

* * *

Раскольников отсканировал QR-код и сосредоточился на телефоне.

– Давай выберем.

– Я буду блины, – сказала я, не глядя.

– С чем? Тут много начинок. Я не читаю иероглифы, выучил только разговорный устный язык, но тут есть картинки.

Он развернул ко мне телефон и стал листать фотографии, отличавшиеся только оттенками бурого фарша.

– Я буду без ничего, – сказала я.

– Я тоже, – согласился Раскольников и вытянул шею в сторону хозяина у жаровни. Тот болтал с какими-то подростками, время от времени хохоча над чем-то у них в телефонах.

– Давай погадаем по твоей книжке? – предложила я, чтобы скрасить ожидание.

– О, давай! – обрадовался Раскольников. – Мы в детстве так делали.

– Мы тоже. Вы как гадали? Мы так: задаешь мучающий тебя вопрос. Не вслух, про себя. Называешь страницу и номер строки сверху или снизу.

– Мы называли номер абзаца.

– Ну, в русской литературе абзац может и на три страницы растянуться, так что… Но давай по-твоему. Ты первый! Задумай вопрос.

Раскольников замер, разглядывая что-то в другом измерении. Наконец его разморозило, и он назвал страницу и абзац. Я прочла: «Затем боги интервьюируют мертвеца. Вопросы и ответы энигматичны. Кроме того, ответчик должен знать, как зовут все части живых ворот рая. Это непросто: например, имя дверного косяка – Мерило Правды, а имя задвижки – Большой Палец Ноги Его Матери».

– Такой ответ тебе о чем-нибудь говорит? – я захлопнула книгу.

– Это личное.

– Ладно.

– Давай ты теперь, – он забрал у меня книгу. – Загадывай. Что тебя сейчас гложет?

Я подумала про обход куратора и день открытых студий, но ничего не почувствовала. Я не переживала за свой проект, потому что его не было. Мой проект умер тогда, в мусорном ведре, истекая тушью, а оживший с тех пор Франкенштейн уже не был моим. Тогда что?

Внутри меня зловеще клубился скорый отъезд. Мысль о нем омрачала, как надвигающаяся гроза: завывала издалека, погрюкивала громом и молниями – короче, вела себя как человек в обиде, запершийся в комнате и бьющий там посуду, отравляя настроение домочадцам и не давая забыть о себе из-за запертой двери.

Я радовалась предстоящей встрече с семьей, но вся остальная жизнь повисла, как шанхайский смог – непроглядной хмурой пеленой. Возвращение к прежней рутине не просто не прельщало, а будило во мне гнев, леность, уныние и прочие смертные грехи. Невозможно было просто взять и вернуться в ту же колею, в ту же пижаму, словно ничего не произошло.

Однако и никакая новая манящая греза не опаляла мне душу жаждой деятельности. Ломиться в старую дверь было бессмысленно, а дверью № 56 я так и не стала. Застыла, как кот на пороге, – ни вперед, ни назад. Но коты замирают в дверях властно и величественно – мол, это вывих времени, ждите сколько потребуется, такова моя воля. Я же неловко переминалась с ноги на ногу в междумирьи, угрюмая и горбатая, как мужики перед Лениным в советских фильмах – стоят, шапки мнут, бороды жуют, чего хотят – непонятно, революции какой-то, что ли… Что мне теперь делать, а? Что здесь произошло, и что мне теперь со всем этим делать?

– Страница пятьдесят шесть, второй абзац снизу, – сказала я.

Раскольников прочел: «После визита духов шаман обычно впадает в глубокую депрессию, которая не прекратится, пока он не пересечет пустыню смерти. После этого опыта прежнее существование часто становится невыносимым. Однако если шаману удастся вернуться к жизни и научиться контролировать своих духов, он сможет сам совершать экстатические путешествия в потусторонние миры».

* * *

– Странно. Это описывает мою поездку с пугающей точностью.