Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

class="p1">Это, конечно, тоже было «личное», но цитата сработала как ключ и из меня высыпалось все: как я приехала в Шанхай, чтобы познать мир Настоящего Искусства, но не могу избавиться от чувства, будто совершаю два путешествия: одно – реальное, с улицами, тачками, острой едой, людьми, их склочными женами… а другое – фантастическое, скрытое, с говорящими камнями, туманами, призраками, драконом под землей и гипножабой на луне. Неожиданно для себя я вывалила своему «случайному попутчику», что его книжка права про невыносимость прежней жизни, что я не знаю, как быть дальше, что мысль о коммерческих заказах вызывает у меня ужас и отвращение, что старый конвейер сломан, а нового не подвезли.

– …так что насчет «экстатического» хэппи-энда не знаю, не знаю, – сверилась я еще раз с «прорицанием». – Но в остальном – в яблочко. Это и есть мой шанхайский проект – шаманское путешествие через – во-во – «пустыню смерти»? Это то, что я по-настоящему здесь делаю!

– Конечно, – миролюбиво согласился Раскольников с моей драмой. – Ты же художник. А художники – и есть современные шаманы. Я как-то даже писал заказной релиз для арт-еженедельника «Перфоманс как форма шаманизма». Ну то есть не писал, редактировал галерейные тексты для журнала.

Я насторожилась. Редактировал поэзию, значит… То есть занимался переводами с артспика на человеческий. А ну?

– Как раз про то, что художники, как и шаманы, – вне социума. Они его критикуют, нарушают его правила, предлагают альтернативы, но и те и другие заняты духовным исцелением общества, искупают его грехи.

Раскольников поднял голову к небу, как я надеялась, оттого, что пафос сказанного колом застрял у него в горле. Но он продолжил, как ни в чем ни бывало:

– Так что, может, ты и не будешь колотить палкой навоз после смерти. Ты же занята искусством.

А искусство в своих лучших проявлениях – это шаманский ритуал коллективного искупления, оставляющий вещи недосказанными…

– Зачем ты это говоришь?! – не выдержала я. – Тут нет галеристов и художников, перед которыми надо бубнить глубокомысленную ересь, чтобы не потерять лицо.

Раскольников посмотрел на меня как на монстра из шкафа, объясняющего, что монстров в шкафу не бывает.

– Ну хорошо, есть. Но я сейчас не в роли художника. Да я вообще в ней не бываю… Какие «альтернативы», о чем ты?! Ну да, художники критикуют и проклинают общество, но они давно перестали предлагать какие-то там альтернативы. «Современный мир бесплоден, лжив и пуст, а люди в нем – сытые, самодовольные скоты: портят землю, угнетают женщин, мыслят расовыми стереотипами, стигматизируют разнообразную гендерную идентичность, ведут войны… Кстати, вот вам надувная собачка в качестве альтернативы!» И общество такое – о, годится! Упакуйте еще распиленную акулу и щупальце ктулху! Современные художники – это диверсионный отряд абсурда, а не генераторы решений. О каком «духовном исцелении общества» ты говоришь?! У шамана – да, с этим все в шоколаде. Он отводит зло. Общается с духами о помощи и защите племени. Путешествует в загробные миры и лечит больных, возвращая их заблудшие души на место… А этот Айболит куда отправился? Который художник? И что за душу он привел за собой из потустороннего мира?

Очень легко «оставлять вещи недосказанными», а ты доскажи, раз шаман! «Я отправился в загробный мир и привел оттуда душу ктулху! Мир не будет прежним. Отныне им будет управлять розовое щупальце безумного бога-идиота». Во-первых, это красиво…

– Конечно, – согласился Раскольников тоном, которым обычно говорят с детьми и маленькими женщинами в стрессе, – если так посмотреть, то художники – никакие не шаманы.

– Но это не так! Еще какие шаманы! Бессмысленная маета, типа высидеть час на толчке в одеяле из живых мух или прожить трое суток в комнате с диким койотом, не имеет смысла с точки зрения искусства, но с позиций шаманизма – это вполне обряды для вхождения в мир духов. Тут ты прав про перфоманс! Только при чем здесь искупление и исцеление общества? Искусство – это типа дверь, через которую в мир проникают могущественные идеи, а иными словами – духи. Здесь их материализуют. Духи, которых художники приглашают в мир, устанавливают в нем свои законы. Греческий Дионис – жизнелюбивые, мадонна с младенцем – сострадательные, яйцетелый демон Босха – страшные, капричос – карательные, а надувная собачка и распиленная акула – абсурдные. Так они меняют мир.

– Кто «они»?

– «Идеи», «боги», «сущности» – назови как хочешь, но миром правит галлюцинация, и так было всегда. Кто ее перекраивает?

– Художники?

– Не дай бог, ты что!

– Ты сама только что сказала…

– Ну нет. Если бы все зависело от художников, то революционеры бы в первую очередь захватывали не телефон и телеграф, а музеи и галереи совриска. Вся культура – нечто вроде межпространственного модема, где материализуются сущности, которые перекраивают мир. Это огромное, стихийное и нетайное общество занято подрывом консенсусной реальности, и в нем состоят не только художники. Еще ученые, писатели, режиссеры, инженеры, музыканты, журналисты… – я направила на Раскольникова палец, как пистолет. – Короче, все, кто трудятся над мифологией мира. Ну, мифологией в смысле «как люди понимают мир и себя в нем». Художники, в широком смысле слова, описывают и переписывают эту историю постоянно, как бы обновляют источник. Новая реальность растет, незримая, в умах, потихоньку имплантируя кусочки себя в мир – то черным квадратиком, то книжкой про тошноту, то писсуаром… Сначала почти незаметно, как гусеница, проедает в нем ходы, а потом катастрофически быстро и тотально поглощает его полностью. Апокалипсис длится десятилетиями под кожей у реальности – в головах людей – прежде чем просочиться наружу.

– Значит, ты как художник все-таки будешь колотить навоз палкой в вечности, раз вы – такие всадники Апокалипсиса, – передумал Раскольников.

– Ну нет, какие художники всадники? Так… подзуживают всадников. Вот, скажем, дадаисты сто лет назад устраивали карнавал бессмыслицы. Хотели империю абсурда. Расшатывали по такому случаю нервы мира, плевались в буржуа гиперболой о крокодильем парикмахере и прогулочной трости, пичкали публику за ужином снами морских насекомых и хрустальных пальцев, стихи читали про всякий там кикакоку экоралапс… Кого они вызвали этой инвокацией? Поди знай. Но сами они считали искусство «развлекательным ритуалом для воцарения абсурда как основной силы жизни». Уповали, что в будущем весь мир станет одним большим Дадаистом. А теперь, если заглянуть в новости, то не так уж и смешно при мысли об инвокации, не правда ли? «Эрегированные небоскребы кончают в небо». «Овец научили узнавать Барака Обаму по фотографии». «В космос впервые запустили трусы небинарных порноактеров». Что это, если не великие дадаистические акты? Дадаисты