Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

и свободному человеку на плечах у третьего. Нет ничего фантастичнее действительности.

– Это да-а-а, – закивал Раскольников. – Никакая потустороння реальность не сравнится с этим по абсурду. Тристан Тзара был бы доволен. ТикТок нужно транслировать как ежедневную медитацию о смысле жизни и человеческом предназначении.

– В музеях совриска.

– На несколько экранов, – подхватил Раскольников, – друг напротив друга.

– «Диалог в линейно-пространственных матрицах».

– Он!

19

Так что же делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?

Голос мистера Ына разносился по змеиному коридору, выманивая взволнованных художников из нарядных, распахнутых студий. Окруженный молодыми кураторами, он произносил вступительную речь на китайском, стоя в небольшом холле у лифтов. Я услышала ее так:

«Нос книги и скрежет в носке!

Каждый из нас чувствует, что в садах травмы наискосок от смычка есть все, кроме надежды. Надежды нет. Но разве стальные бисквиты не учитывают мелкую дрожь летучей мыши? Где? Это лишь ниндзя выспренности.

Современный мир слишком быстро путешествует по воде в зрачок птицы. Перед нами встают актуальные вопросы. Лемур или приоритет? Лотерея или распечатанный йодль? Что здесь происходит? Кто последний? Посредине или для? Зачем?

Мы живем в интересные времена: акробат лунных листьев балансирует у меня в шкафу; яхта разобрана на пуговицы ракообразных; шарик, надутый лишенным любви призраком, пробуждается на затылке свежей булавки… Одним словом – постмодерн! На заре этих новых вопросов нужен хотя бы еще один апельсин, уже подгнивший, с театральной серьезностью веснушек. Это ведь не иллюзорный выпавший зуб, а трудная цикада. Такие вещи провоцируют лингам справедливости и надевают панталоны дней на нашу уязвимость. Шах и мат, фарфоровая семечка!

Мы присутствуем при рождении виртуального бобра из зашифрованного торта откровений. И нам важно артикулировать стеклянное извращение точно в очко смыслов. Идентичность! Разнообразие! Разматериализация! Хотя… Как остановить инакомыслящий одуванчик? Выпаивая события! Задача искусства сегодня – положить килограмм молчания в декантер неизбывной печали. Загрузить угол звука в витраж. Мыслить тонко, как гипюр.

Вы спросите – как междисциплинарные припарки заставят нас переосмыслить грань меж робкими стадами гор и очарованными кварками? Что ж. Искусство – это безоар в желудке мироздания. Его кладут на язык, чтобы разбудить зрителя от урбанистической телегонии, вставив ему спелеологический пистон убеждений в трансцендентальный сфинктер равнодушия. Потому что двести пять, ультрамарин и мясорубка. Это важно.

Ведь кто такой художник? Он длинный. Оступился и упал за черту. Очнулся – окно во лбу, через которое видно звезды и кабана. Невроз вылупился из яйца, отложенного звуком. Против течения. Кот. Стоит собрать творческих людей вместе, и такое начинается! Трансплантация сновидений. Стриптиз фосфена, параллельный пепельному.

Я надеюсь, это наводит на размышления. Ведь пока мы ищем неприличный ингредиент в рецепте игрушечного эго, сжимается пупок солнца. В конце концов, уже сегодня мы можем с полной уверенностью сказать, что у красоты в заду расцвела лилия. Невыразимо. Ткань радужки выглажена скандалами и эскимо, как никогда. Но возможно ли, что глаз ветра носит усы? Или это дикий кульбит фантазии? Поможет ли попурри из пыток и кружев на развалах несчастья? Естественно, определенно, разумеется, конечно.

Я скольжу. И вы глядите в окна! Сумерки. Ищите лирику в хитиновой ноздре времени! Для. А теперь – компот и клавикорды, друзья! Прошу вас!»

* * *

– Что-то в этом есть, – мистер Ын комментировал стену, увешанную моим проектом-Франкенштейном. – Пластика, чернильные эти штуки… Интересное решение.

Он переходил от листа к листу, а стайка молодых кураторов вилась за ним, как павлиний хвост.

– В принципе, неплохо. Мне нравится сочетание графики с коллажем. Что думаете? – обратился он к молодым кураторам, выстроившимся полукругом.

– Коллаж – это суть современности, – сказал один из студентов, придерживая подбородок пальцем. – Эмпирическая слепота, клиповое мышление…

– Грамотно решено пространство листа, – подхватил другой, приблизившись к тому, что когда-то было сценкой в массажном салоне. – Фактурно. Материалы подобраны интересно. – Он прищурился на следы собачьих лап (мастер кунг-фу помог). – Где-то уход в абстракцию… – ткнул он в те полностью залитые тушью куски, что не удалось спасти.

Мистер Ын тряхнул подбородками:

– Есть в этом нерв! И некая археология… Очень хорошо поданы детали – где-то кусочек руки, где-то колесо или голова без туловища… Ритм неровный, но есть динамика. Композиционно как бы хаос, но управляемый. А ты что скажешь?

Мистер Ын обратился к юноше, который до этого хранил молчание. Ну как молчание. Юноша переходил от листа к листу, останавливаясь в дерзкой позе – руки в карманы, голова запрокинута, и издавал сложные звуки, то ли прочищая горло, то ли хмыкая в глубоком сомнении.

– Гх-мгм-м… – перекатил он голову с одного плеча на другое. – Есть какой-то небанальный драматизм, графический конфликт…

Юноша задумался. Все терпеливо ждали большого волосатого «но».

– Но-о… – юноша тревожно нахмурился, словно прислушиваясь к утонченным соображениям внутренних голосов, – мне неясно, мгхм-м, каким интеллектуальным фаршем художник желает швырнуть в зрителя?

Он так и сказал – «швырнуть интеллектуальным фаршем». Пара студентов обернулись в мою сторону, но я засунула в рот карандаш и сделала вид, что это не ко мне – я здесь просто, чтобы послушать искушенные речи.

Юноша, конечно, имел в виду «художественное высказывание», какую-нибудь личную философию или острую социальную тему, которой следовало пырнуть миру в глаз. И ничего этого там, разумеется, не было. Я была слишком согласна с ним, чтобы спорить, но с удивлением обнаружила, что вместо досады на критику испытываю маленькую лучистую гордость оттого, что вообще понимаю, о чем он говорит. Еще два месяца назад все это было бы для меня дремучим волапюком.

Подающий надежды юный куратор тем временем продолжил:

– Как бы… эгкхм-м, какие важные проблемы тут подняты? Я вижу здесь поиск оригинальной техники, но этого мало для взаимодействия со зрителем в эстетическом и социальном контексте. Для меня интеллектуальная составляющая важнее любых трюков с материалами, но это лично для меня. – Он выставил вперед ладони и недоуменно покачал головой, от чего в воздухе едким облаком повисло невысказанное «ну а вы как хотите, раз вам плевать на интеллектуальную составляющую!».

– У нее было мало времени, – добродушно сказал мистер Ын, поворачиваясь ко мне. – Ты здесь сколько всего? Пару месяцев? Это, конечно, недостаточный срок для серьезного проекта, да еще в Шанхае. Здесь два месяца уходят только на… (мистер Ын дико повращал глазами, изображая то, на что в Шанхае уходят первые два месяца). Я всем художникам советую провести в резиденции минимум полгода!

– А, ну за два месяца… – интеллектуальный юноша сложил губы подковой и закивал на стену, – да!