На ладони ангела - Доминик Фернандез

— Совершенно верно, — я подскочил, пытаясь уцепиться за беседу.

— Оставили бы его просто в покое, нарядили его зачем-то муниципальным служащим.

— Федерико…

— Сядь. Я бы выкурил «Партагас». Ты не хотел бы мне помочь в моем следующем фильме? Знаешь, этот эпизод с педиками, все нашли его весьма удачным. Очень хороший диалог. На, взгляни на эти эскизы, если тебе, конечно, интересно.

Он разложил у меня на коленях серию небрежно нарисованных набросков к фильму «8 1/2» с легкими пастельными разводами нереальных мечтательных цветов. И они унесли нас далеко от простонародного сельского декора его адриатических воспоминаний, и еще дальше от моих трущоб и бродяг, в цветущий изнеженный мир, мир чистой фантазии, в котором Рудольф Валентино не испытал бы никакого дискомфорта. Там по улицам призрачного города прогуливались в белых костюмах курортники, а под портиками сераля размахивали своими вуалями одалиски.

— Я тебе открою один секрет, — сказал он мне, закрывая альбом и подводя меня к выходу. Но ты его никому не скажешь?

Феллини скользил по мраморному полу маслянистой походкой прелата, окуная взгляд своих карих восточных глаз в декольте секретарш, но стоило мне приоткрыть папку с ровными рядами цифр моей сметы, как он заткнул мне рот новым залпом статистики. Я выглядел как деревенский кюре, который приехал поведать епископу патетическую историю с матерью-одиночкой и был вежливо отпущен, захватив с собой, в качестве компенсации за дальнюю дорогу, безобидную ватиканскую сплетню.

— Угадай, кто пробил мне золотую пальмовую ветвь за «Дольче Виту» в Каннах? Держу пари, не угадаешь! Сименон, он был председателем жюри. Бельгиец! Это он протолкнул решение. Человек, который кушает мидии с жареной картошкой!

С этими словами Феллини вывел меня на лестничную клетку и похлопал по спине. Опершись на перила, он провожал меня до самого первого этажа звучным, ярким, детским смехом, который изливался за мной следом по широким ступенькам. «Ха! Ха! Мидии с жареной картошкой! Мидии с жареной картошкой!» Италия, возможно, ловко провела старушку Бельгию, выцедив у нее гораздо более приятный авантаж, нежели привычные рабочие места на рудниках для своих эмигрантов, но лично я 4 октября 1960 года оказался на улице делла Кроче без гроша в кармане и без единого метра пленки. По крайней мере я не мог, дабы снискать благосклонность продюсера, выделить в сценарии своим героям личный телефон, ведь у них не было даже водопровода и сортира с умывальником!

Мне хватило здравого смысла не заносить выверты Феллини в картотеку своих мягко говоря обид и неприятностей, которые снова посыпались на меня после оправдательного приговора в Милане. В преддверии той зимы меня поджидали три процесса: за мой второй роман, за инцидент на виа Панико и по делу в Анцио. Кроме этого, я едва не загремел по иску за клевету, который подал на меня мэр города Кутро в Калабрии.

Летом 59-го, миланский еженедельник «Суччессо» заказал мне пляжный репортаж по всему итальянскому побережью. Мои соотечественники открывали для себя прелести массового отдыха. Я описал то, что я увидел: грязные пляжи, громкая музыка в ресторанах, разрушение семейной морали под совместным воздействием солнца и купальников, банды teddy-boys[40], гордящихся своим американским названием, но сохранивших под своими куртками электрических расцветок мелкобуржуазное фашистское сердце. В Калабрии меня поразила убогость жизни, запущенность пляжей, уныние подростков и бремя запретов. В итоге я навлек на себя резкие нападки со стороны южной прессы («контрабандист от журналистики», «выродок нации», «наглый пустозвон») и упрек со стороны заместителя госсекретаря по туризму («развращенная психика», которая развлекается тем, что «обливает грязью единое и неделимое тело отчизны»). Нет никаких сомнений, однако, какой глубокой симпатией отдались во мне эти строчки о запустении и нищете провинции, процветавшей в V веке до Р.Х., но которую с тех пор так больше и не навестил (как Сицилию при арабском вторжении или Пулию — при норманнском) живительный ветер Истории.

12 ноября коммунистическая администрация калабрийского городка Кротоне вручила мне премию за мой второй роман. Всеобщее возмущение, от Таренте до Козенцы. Мэр Кутро, соседнего с Кротоне городка, оккупированного хунтой христиан-демократов, использовал этот момент, чтобы подать на меня в суд. Его доводы стоят того, чтобы процитировать их. «Можно подумать, что это описание цыганского табора, хотя речь идет об одном из самых чудесных городов Италии. Как и другие города, он хочет стать еще более красивым и процветающим, но как его очаровательные берега, нависшие над водами пролива, и свет его ослепительных улиц может навевать гнетущую тревогу, о которой так сокрушается П.? «Женщины африканского племени»: так П. пишет о благовоспитанных жительницах индустриального Таренте, в порту которого базируется наш военный флот и знаменитые судоверфи». «Репутация, честь, благородство достоинство доблестных жителей Кутро были открыто и грубо попраны. На желтых дюнах — очередное африканское сравнение, которым пользуется журналист — сотнями рассыпаны чистые, веселые, разноцветные домики Центра Реформ. Трудолюбивые обитатели Юга, Калабрии и Кутро, верные библейским заповедям, потом и кровью зарабатывают себе на хлеб, а не статьями, позорящими своих братьев».

Церковь («верная библейским заповедям») и Армия (база нашего военного флота), а вместе с ними Туризм, новый и еще более грозный авторитет («его очаровательные берега»), показали мне свои зубы в тот момент, когда телевидение начало методично вещать на весь полуостров публицистическую программу «Кародзелло» — пятнадцать минут ежедневных педагогических советов. О том как лучше чистить зубы, как накрывать стол для гостей, как выбрать пылесос и средство для мытья посуды, как делать женщинам комплименты: разумеется последнее наставление предназначалось в первую очередь обитателям Юга, что до сих пор пребывали во власти бессловесного, животного вожделения и отпугивали своим нравом иностранцев. Не забыли и об их толстых, бесформенных супругах — кому еще было посвящать страничку с кулинарными рецептами и рекомендациями по одежде, как не этим женщинам, которые из-за злоупотребления макаронами и упрямого пристрастия к черному цвету выглядели на пляжах, ставших родиной Венеры, как настоящие пугала?

Словом, новые прорицатели нации указывали каждому, как подготовить себя, посредством гигиены, хороших манер, и упражнений в кокетстве и галантности, к столь же «ослепительному», как и улицы Реджио, будущему. Разумеется, не говоря ни слова о том, что целью этих всевозможных метаморфоз было не счастье местного населения, а просто увеличение на их территории продаж от солнечных очков, кремов для загара и газированных напитков. Товаров, произведенных на Севере, где надеялись, что, увидев перестроенные на цивилизованный европейский манер сотни километров южного побережья, туристы из Милана и Парижа, Цюриха и Франкфурта тысячами хлынут туда, составив великолепную клиентуру для курортной индустрии.

Мэр Кутро без стеснения исказил смысл некоторых моих фраз выборочными цитатами. Типичный метод тех людей, которые занимаются цензурой, отвергая дискуссию. Ты ведь знаешь, что я, человек, который всегда стремился найти на краю третьего мира землю, которая заменила бы мне мои утраченные боргаты, употребил бы прилагательное «африканский» только с хвалебной интонацией. «Ионическое море не является для нас родным, — писал я, — его волны, плещущиеся между Грецией и Египтом, доносят до наших пляжей мелодичный отзвук Востока». Похвала, быть может, слащавая, притянутая за уши, но похвала лестная, это понял бы каждый. В докладе мэра содержался только первый кусок этой фразы: «Ионическое море не является для нас родным», за которым следовал этот насмешливый комментарий: «Отдадим его России, столь дорогой автору репортажа!» Возможно, из-за этой канальи я и потерял уважение нескольких рыбаков, наивно привязанных к своему побережью, к свои лодкам и воспоминаниям о Гарибальди в Аспромонте, ясно только то, что сжимавшуюся во мраке петлю густо смазали дополнительной порцией мыла.