Экономика добра и зла. В поисках смысла экономики от Гильгамеша до Уолл-стрит - Томаш Седлачек

Как такое могло случиться? Главную часть ответа мы можем найти у Бернарда Мандевиля, который — пусть и менее знаменитый, чем Адам Смит, — в отличие от кузнеца экономики, действительно приходится отцом идее о невидимой руке рынка в том виде, в каком она известна нам сегодня.

Эта метафора, ошибочно приписываемая Адаму Смиту, оставила глубокий шрам на нравственности экономики, так как из нее следует, что от личной добродетели ничего не зависит. Как бы человек ни поступал — этично или нет, — он в любом случае будет способствовать общему благу. Легко предположить, что именно в момент, когда мысль о невидимой руке рынка стала общим местом, этика утратила значение для экономики. Прежнее представление о взаимоотношениях этих двух дисциплин, сложившееся в обществе в результате изучения Ветхого Завета, было поставлено с ног на голову. Мандевиль (и не он один) начал смело утверждать, что чем порока больше, тем больше материала он дает для генерирования общего блага. Настоящая ирония истории в том, что Адам Смит вполне отчетливо дистанцировался от идеи невидимой руки рынка в том виде, в каком ее представлял Бернард Мандевиль.

Сегодня экономисты снова начинают обращать внимание на вопросы морали, а интернализация норм становится заманчивым направлением работы. Уже общепризнанно, что экономика лучше себя чувствует в этическом пространстве, где игроки соблюдают правила игры. Влиянием этики на экономику под разными видами (качество бизнес‑среды, corporate governance, прозрачность бизнеса, исследование неформальных институций и т. д.) начинают интересоваться уважаемые мировые организации. Внимание обращено к началу, к иудейскому представлению о плодотворности этических норм для экономики. С такой концепцией согласился бы и Адам Смит[654]. Но его предшественник, экономист и провокативный поэт Мандевиль, смотрел на мир несколько по‑иному.

Появление человека экономического

До сих пор я даже не мог себе представить, что в мире могла бы появиться книга, равная по подлости трудам Макиавелли. Мандевиль, однако, его далеко превзошел.

Джон Уэсли [655]

Несмотря на то что Мандевиль остается в тени более звучных имен, именно он был первым, кого явно беспокоили вопросы экономики, благосостояния и их взаимоотношения с нравственностью. Именно он обратил внимание на неожиданно благотворные для общества последствия поведения отдельных его членов и открыто постулировал мысль, что общее благо может и должно (!) иметь в своей основе эгоизм.

Свои мысли Мандевиль доводит до широкой публики достаточно смело, провокационно и оригинально. Хотя намеки на утверждаемые им идеи можно найти и в гораздо более ранних источниках (как мы уже показали — у шумеров, иудеев и в учении Фомы Аквинского), именно он вполне однозначно ввел в историю мысли западной цивилизации идею об индивидуальных нравственных пороках, перетекающих в устье всеобщего экономического блага. Исходя из этого, первым современным экономистом следует считать никак не Адама Смита, а Мандевиля.

Его исключительность еще и в том, что он единственный посвятил экономической теме целое стихотворное произведение. В короткой, бойкой и искусно написанной басне Мандевиль изложил комплекс оригинальных идей, идущих вразрез со всеми до той поры опубликованными размышлениями о морали и обществе.

О честных мошенниках

Не бывает, чтобы великим мыслям не сопутствовала полемика. Поэзия Мандевиля в свое время вызвала большие протесты. Как мы увидим позже, к возмущенным относился и сам Адам Смит, обычно полагаемый экономистами сторонником идей Бернарда Мандевиля.

Автор басни изначально зарабатывал средства к существованию переводами и сочинением сказок. Слава пришла к нему в 1714 году, после публикации книги «Басня о пчелах, или Пороки частных лиц — блага для общества»[656]. Шумиха поднялась лишь после ее переиздания в 1723‑м, в результате чего Мандевиль оказался в центре одной из самых жарких дискуссий XVIII столетия. Число его критиков быстро росло, и среди них были такие известные люди, как Джорж Беркли, Фрэнсис Хатчесон, Арчибальд Кэмпбелл, Джон Деннис и, не в последнюю очередь, Адам Смит, написавший про басню, что «основания ее крайне ошибочны»[657]. Английский теолог Джон Уэсли приравнивает Мандевиля в его извращенности к Макиавелли. Идеи Мандевиля попали под судебный запрет, во Франции экземпляры его книги сжигались судебными исполнителями на улицах. Многие считали его антихристом. К противникам Мандевиля присоединились Дэвид Юм и Жан‑Жак Руссо.

Басня начинается описанием процветающей державы, напоминающей Англию того времени. Под маской с виду безмятежного социума вовсю процветает порок. Нет торговли без обмана, нет конторы без взяток и коррупции:

Пороком улей был снедаем,

Но в целом он являлся раем[658].

Пчелы жалуются и считают, что в справедливом и честном обществе им жилось бы лучше. Пчелиный бог Юпитер[659] внял их просьбам и превратил пчел в честных и добродетельных существ.

Заимодавцам нет заботы,

И адвокаты без работы,

Поскольку сразу должники

Вернули с радостью долги;

А кои возвратить забыли,

Тем кредиторы долг простили[660].

А далее вот что: вместо процветания пчелиного улья все происходит с точностью до наоборот. Многие пчелы теряют работу, так как в государстве, где нет нужды в решетках на окнах и окованных железом дверях, не требуется большое количество кузнецов. Остаются не у дел судьи, юристы и адвокаты, пропадает также нужда в чиновниках, занимающихся правоохранительной деятельностью. Поскольку исчезли роскошь, обжорство и богатство, то за снижение спроса на товары расплачиваются обычные люди — земледельцы, наемные работники, сапожники и портные. Пчелиный народ стал миролюбивым, поэтому прекратил и вооружаться. Конец у басни печальный. Пчелиный рой вымирает, выживает лишь малая его часть: в существовании остальных пчел нет необходимости, и им просто не прокормиться. В конце концов другой рой выгоняет их из улья, и пчелы находят пристанище в обломках упавшего дерева.