Оранжерея - Чарлз Стросс

Кошки Лайнбарджера вышли из войны со значительными финансовыми активами. Это меня удивило. Даже я, бывший солдафон, получил такое количество кредитов, что на них можно вести безбедный умеренный быт несколько гигасекунд кряду. Кажется, война– прибыльное дело, если служить на стороне победителей и умудриться не свихнуться в процессе.

Когда я покинул генеральный штаб Кошек (запутанной дорогой– с привлечением нескольких анонимных сетей ремикширования и односторонних А-ворот, лишивших меня всей военной начинки перед возвращением в гражданское общество), превратился в молодого человека с репутацией повесы в Когнитивной республике Лихтенштейн. «Репутация повесы»– это действительно что-то, особенно если у тебя не было гениталий последние пару сотен мегасекунд.

Лихтенштейн– оживленная эклектичная колония художников-карикатуристов, настолько искушенных, что они почти прошли полный круг и вернулись к примитивизму. Здешняя конвенция требует использовать визуальные фильтры, которые покрывают все темными полосами и расцвечивают человеческие тела яркими красками. Таким образом, жизнь здесь похожа на машиниму[19]. Стиль своеобразный, но знакомый и обнадеживающий– сущие пустяки после бессонного гиперконцентрированного сознания танка. Яброжу по галереям и салонам Лихтенштейна, обмениваюсь резкими репликами и невероятными историями с другими жителями, а в свободное время часто хожу в ванну и моюсь. Считаю делом чести не спать дважды с одним и тем же человеком в одном теле, хотя через некоторое время обнаруживаю, что даже такая анонимная чувственность не защищает меня от слез влюбленных: похоже, половина местного населения потеряла кого-то и ищет утрату, бросаясь из крайности в крайность.

Моя жизнь кажется бесцельной первые четыре-пять мегасекунд. Оставаясь наедине с собой, я работаю над чем-то, что со временем может оказаться мемуарами о войне– старомодным сериализованным текстом, провокационно продвигающим точку зрения без всякой претензии на объективность,– в то время как на публике трачу свои сбережения. Вглубине души меня раздражает мелочность и отсутствие смысла такой жизни; я хочу что-то делать, и пусть проект, над которым я работал под эгидой Санни последнюю пару лет, отвечает всем требованиям, он поневоле анонимен. Если я оставлю след, то своими делами, а не именем. Итак, по мере того, как мой сплин усиливается, я все глубже утопаю в лиловом тумане лености и отупения.

Но однажды в мою дверь заливисто позвонили, и я почувствовал– вот она, встреча, которая изменит мою судьбу…

* * *

Как раз в тот момент, когда доктор Хант прижимает крошечный ледяной латунный диск к голой коже между моих грудей, я понимаю, кто я и где. Ичто я ужасно больна.

–Ой!

–Вдохните и медленно выдохните,– незлобиво просит она. Секунду спустя щурит глаза за толстыми стеклами очков как сонная сова.– Ага, уже очнулись, я смотрю?

Вответ я сильно кашляю– мышцы груди сводит, ребра звенят от боли. Доктор Хант чуть отстраняется, опускает стетоскоп.

–Прокашляйтесь, я подожду. Воды налить?

Когда приступ стихает, я замечаю, что она приподняла изголовье моей кровати.

–Да, пожалуйста…

Меня все еще лихорадит, я слаба, но мне хотя бы нехолодно. Даже удается дотянуться до стакана, который Хант протягивает, и ничего не пролить, хотя рука сильно трясется.

–Доктор, что со мной не так?

–Яздесь, чтобы узнать.

Хант– женщина невысокого роста и, как принято здесь говорить, «средних лет». Вее темных волосах– множество так называемой проседи, обеспеченной возрастным нарушением функционирования меланоцитов; на лице– мимические морщины. На ней странное белое пальто, застегнутое спереди, и она носит с собой таинственные тотемы профессии: кадуцей и стетоскоп– конец последнего только что прикладывали к моей груди. Она выглядит дружелюбной, открытой и заслуживающей доверия, словно в противовес своим коллегам-священникам. Но красота– это не правда, и внутреннее чутье подсказывает мне никогда не ослаблять бдительность в ее присутствии.

–Как долго у вас пирексия?

–Пире… что?

–Озноб, чередующийся жаром. Повышенная потливость, ночные кошмары.

–О,ох…– Яморщусь.– Какой сегодня день? Как долго я здесь?

–Всего шесть часов,– отвечает доктор Хант.– Вас госпитализировали около полудня.

Язябко повожу плечами. Кожа у меня будто ледышка.

–Началась за час или два до полудня, выходит.

–Преподобный Фиоре сказал мне, что вы занимались чем-то вроде скалолазания.– Ее тон– нейтральный, сугубо профессиональный, без нотки порицания.

Ясглатываю слюну.

–Ну да, было дело.

–Вам очень повезло.– Хант загадочно улыбается и водит стетоскопом по моему левому плечу, сдвигая больничную рубашку, чтобы обнажить его.– Извините, я попробую закончить с этим побыстрее. Хм.– Она смотрит на перепонку стетоскопа и хмурится.– Ядавненько ничего подобного не видела. Прошу прощения.– Она выпрямляется.– Должна сказать, во внешних простенках нашей зоны обитания небезопасно. Некоторые соседние биомы не предназначены для биоморфов. Внекоторых резервных секторах обитают такие репликаторы, что сожрут всякого, кто основан на нуклеотидном каркасе и не транслирует сигнал отмены атаки.

Яснова сглатываю– во рту неестественно сухо.

–Что?..

–Так или иначе, вас угораздило заразиться сильным штаммом pestis mechaniculorum. Пирексия вызвана тем, что ваша иммунная система с трудом сдерживает его натиск. Очень хорошо, что мы нашли вас до того, как начался механотический цитолиз. Влюбом случае, я смогу поставить вас на ноги.

Явздрагиваю.

–Спасибо. Это здорово.

–Здорово– не то слово. Нужно ли мне просить вас воздержаться от дальнейших исследований застенков?

Якачаю головой, почти смущенная собственным недавним страхом поимки.

–Вот и хорошо.– Хант похлопывает меня по плечу.– По крайней мере, если захотите повторить, сначала проконсультируйтесь со мной. Итогда, вероятно, избежите несчастных случаев.– Она осторожно снимает стетоскоп и оборачивает его вокруг своего кадуцея. Девайс издает мягкие щелкающие звуки, когда сливается в единое целое с жезлом, увитым змеями.– Сейчас я введу вам немного антироботинового средства, и выздоровление начнется.– Доктор садится на табурет, поставленный рядом с кроватью.

–Авас не волнует, что вы слегка… ну… выпали из роли?– спрашиваю я, наплевав на осторожность. Подозреваю, если задать такой вопрос Юрдону или Фиоре, они сразу голову мне открутят. Но с Хант, кажется, легче ладить. Вероятно, она даже заслуживает некоторого доверия.