Империя в войне. Свидетельства очевидцев - Роман Сергеевич Меркулов

Их ли, дорогих моих, оставить без удовлетворения их детской любознательности?

С. П. Мельгунов, 10 декабря

Была В. А. Жуковская. О старце рассказывала приблизительно то же, что и в Петербурге. Распутин ненавидит Илиодо-ра и ругает всех бумагомарателей. Влияние Распутина основано на том, что в нем видят спасение от революции (а это ведь очень правдоподобно). Александра Федоровна психически заболела после 9 января – так повлияла на нее паника в Зимнем дворце. Для нее Распутин – представитель народа, поэтому за него так и держатся…

У себя дома Распутин окружен дамами – всегда Шаховская, Муня Головина, Сана Пистолькорс. Около него всегда два стула – сидят две; он кладет руки на животы их и гладит рукой по подбородку. Это-де большое наслаждение. Каждая готова умолять, чтобы старец своими руками положил ей сахар в чай. У Распутина около 70 дамских телефонов. По очереди вызывает. Сам лежит на постели, а рядом с ним на постели сидят 4 дамы. День у Распутина весь нарасхват: то завтрак, то обед. На квартиру посылается всякая живность и сласти.

Сейчас он занимается банковскими аферами. Руководит им Митька Рубинштейн. Барк – самый близкий человек. Каждый день приходят письма с пасквилями. Генеральша Головина их громогласно читает, а Распутин бросает в печку.

У старца какие-то особые изумительные глаза. Серые, вдруг загорающиеся красным. Глаза неотразимы – в них внутренний магнетизм. При женщинах загораются необычайной страстностью, и всегда, сколько бы ни было этих женщин, он готов на любовные утехи утром, днем и вечером.

Жуковская так понравилась старцу, что он умолял ее остаться у него ночевать. Делал это открыто при Муне Головиной. Жуковская отказалась. И после Муня ей строго выговаривала. Старец хватает ее за ноги и целует чулки, гладит шею и грудь. Но в губы – гордо заявляет Жуковская – старцу ни разу не удалось ее поцеловать…

А. А. Штукатуров, 12 декабря

Утром наломали дров и вскипятили чаю и попили. Немного спустя пошли варить картофель. Вскоре пришла полурота за лесом и с нею пошли и мы, а караул оставили на взводе. Лес нести пришлось очень далеко и тяжело. Когда мы отнесли лес, нас, бывших на карауле, отправили в деревню. В деревне отвели квартиру на 6 человек. Хозяйка сварила картофеля и чаю, и немного молока. Молоко пили с чаем. У хозяйки 5 человек детей и муж на войне. Самому старшему 13 лет.

Г. Л. Гар, 14 декабря

Понапхал к нам сестер, теперь полный штат: 8 человек и теперь присмотрелся я к ним, и в общем какой мало интеллигентный и мало развитый этот народ! В общем это приехали или искательницы приключений или где-нибудь надо ей устроиться или назначаются сюда общиной. Но как далеки от наших земских фельдшериц и по образу мыслей и по развитию. Миришься и с ними потому что война, когда и приходится мириться и с многим другим плохим! Только и надежда теперь на весну и лето, по-моему теперь весной и летом должна кончиться война, или будет победа союзников, или же союзники и мы ничего не сделаем, а раз так, то и продолжение войны будет бессмысленным. Потому что если сейчас при всех необычайных приготовлениях у союзников и у нас ничего не выйдет весной, значит и потом ничего не выйдет!

Ш. Фаткуллин, 15 декабря

Вчера я получил георгиевский крест. Ходили мы давно уж в разведку и сняли австрийский дозор. Обещали, обещали и вот дали.

Ротный сказал, это тебе Шакир, хоть ты татарин и песни петь не умеешь, знай, что за русским царем служба не пропадает. Теперь тебя бить меньше станут. Вот я и думаю. Георгиевский крест все-таки защита, а то все подзатыльники и ругань. Шакир сходи за водой, Шакир топи печку, Шакир сторожи. Все меня заставляют, а потому что я мусульманин. Теперь не будут.

А. А. Штукатуров, 16 декабря

Я убит сего числа (заранее заготовленная открытка домой – прим. авт.).

Аноним, 17 декабря

Мы, большинство жителей Москвы, изнемогаем не только от тяжести войны, что у нас взяли братьев и детей, но мы вдобавок буквально измучились от непосильной поднявшейся цены на предметы первой необходимости, живя на 500 руб. в месяц с двумя детьми, да и то мы стали себе отказывать во всех удовольствиях <…>. Представьте – если мы так чувствуем последствие бесконечно необузданных больших аппетитов московских оптовщиков и розничных торговцев, то что переживают в этот момент люди, живущее на жалованье в 200 руб. <…> Даже торговцы галантерейным товаром так подняли цены, что носки среднего качества стоят 1 рубль 20 копеек.

В мае был погром немцев, а бесконечное повышение цен может вызвать погром фабрик, оптовых складов и торговых помещений. Это не шутка, об этом много поговаривают в последнее время, а потому надо принять меры к успокоению народа.

Не подписываюсь, т. к. это никакого значения для Вас не имеет.

А. В. Орешников, 18–20 декабря

Был вечером у Езучевских; слышал, будто княгиня Васильчикова, хлопотавшая о сепаратном мире России с Германией – фрейлина императрицы Марья Александровна Васильчикова; я знал ее брата и ее немного. Правда ли? <…>

У Васильчиковой был обыск в Петрограде, после которого была арестована, и ее увезли в имение сестры в одной из центральный губерний, где за нею учрежден тщательный надзор.

А. Е. Снесарев, 19 декабря

Идешь по окопу, ковыляясь по его изгибам, а в некоторых уголках, где приютилась халупа, мелькает ласковый огонек и слышны речь или тихое пение, скорее мурлыканье. Разговор, чаще всего, живой и веселый – человек рад теплому месту и отдыху, а песня всякая… какая придет в голову. А в воздухе неумолчно гудят одинокие выстрелы и жалобно свистит пуля, словно ей страшно хочется загубить жизнь человеческую, и она упорно ищет на пути своем человека… Ночь темная, но ее хмурый тон бороздят то осветительные ракеты, то лукавый и жадный сноп прожектора.

И думаешь, наблюдая жизнь, сколько этого пару и крепости в нашем солдате, который в этих погребах копается и живет по месяцам, нос к носу с неприятелем… и живет молодцом, полным надежд и розового благополучия. Послушать только его! О мире (о замиреньи, как он выражается) он говорит, но о каком мире? Не о скользком и унылом мире нашего интеллигента из растерявшихся или буржуя-обывателя… далеко нет.

В «мире»