Под псевдонимом Серж - Владимир Васильевич Каржавин

камень на берегу и подолгу смотрел на белые барашки волн, которые ветер выплёскивал на песчаный берег. Он переводил взор вдаль, где изредка появлялся какой-нибудь катер или кораблик, а мысли о доме и семье менялись воспоминаниями о недавно пережитом: о Тегеране, о Швеции с её холодной Балтикой. Как там Виквик-Макаров? Всё ли ладно у Франца Отмана? О гибели Отмана и Уго Эриксена-Механика Балезин узнает уже после, возвратившись в Москву.

Недалеко от санатория был небольшой причал. В один из тёплых вечеров, когда солнце только опускалось за горизонт, к нему подъехал катер. На зрение Балезин никогда не жаловался, поэтому человека, сошедшего на деревянные мостки причала, узнал ещё издали, в первую очередь по седой голове со стрижкой «ёжиком». Это был Гладышев. Обрадованный Алексей, превозмогая боль, пошёл ему навстречу.

Обнялись. Видно было, что Гладышев в хорошем настроении. Одет он был в штатское, по-летнему; лицо светилось улыбкой.

– Я через Баку проездом. Вот узнал, что ты здесь и вырвался на часок.

– А потом куда? Обратно в Тегеран?

– Боже упаси! В Москву, а через пару дней на 1– й Белорусский, в разведотдел 48-й армии. Ну а ты как?

– Как видишь… – мрачно выговорил Алексей, тряхнув в воздухе палкой.

– Не вешай нос, обойдётся, – успокоил Гладышев и похлопал ладонью по небольшому саквояжу, который был при нём. – Пойдём-ка в укромное местечко…

Балезин не сомневался, что в саквояже бутылка коньяка и закуска. Так и случилось. Процедуры на этот день закончились, и он поймал себя на мысли, что хочет выпить.

Они расположились на небольшой лужайке под сосной. Налили, чокнулись. Гладышев рассказывал, Балезин слушал. Гладышев поведал всё, что знал о встрече «Большой тройки». Несколько раз повторил, что видел своими глазами и Черчилля, и Рузвельта, и конечно же товарища Сталина.

– Жаль, жаль, что тебя не было, – закончил Гладышев. Он ожидал расспросов об исторической, по его словам, встрече, но у Алексея были другие мысли.

– Торговец погиб? – спросил он, хотя заранее знал ответ.

– К сожалению, погиб.

– А англичане? Кларк, Шепард?

– Тоже погибли… и ещё двое с ними. Если бы ты задержался в сарае на пару секунд…

– …то составил бы им компанию, – закончил за Гладышева Алексей.

Помолчали. Налили ещё. Выпили, не чокаясь. Гладышев поднялся:

– Ладно, мне пора.

…Стоя на мостках причала, они крепко пожали руки.

– Что-то хочешь спросить? – Гладышев угадал мысли Алексея.

– Хочу. Ты не знаешь, как настоящие имя и фамилия того, которого я называл Торговцем?

Гладышев как-то грустно усмехнулся:

– Имени не знаю. А вот фамилия известная, на ней держится вся Россия. Мне он представился как старший лейтенант Иванов; в 42-м были ещё прежние звания. А что тебе?

– Как, что? Он же мне жизнь спас! Если бы он меня не вытащил, вторым взрывом меня бы разнесло.

– Знаю, знаю… А ты что, с ним где-то раньше встречался?

– Довелось…

– Где?

– После победы встретимся, подробно расскажу.

…Катер почти скрылся из виду. Алексей Балезин смотрел ему вслед, думая о своём. Как это у Толстого: «Всё смешалось в доме Облонских». Человек, который его, Балезина, пытал, спустя несколько лет спас ему жизнь… ценой своей… Нет, не в доме Облонских всё смешалось, а в Советской России.

* * *

И вот опять знакомый кабинет Фитина, тёплые слова, в связи с выполненным заданием, переданная благодарность от самого Сталина, сообщение о том, что он, Алексей Балезин, – полковник, награждённый орденом Красной Звезды, и что его рапорт с просьбой направить в действующую армию удовлетворён.

– Направляем тебя в Отдельный отряд особого назначения НКГБ СССР. Командира, полковника Орлова я хорошо знаю – толковый мужик. Пойдёшь к нему замом, будешь работать в основном с иностранцами. К сожалению, сейчас при комплектовании разведгрупп эта работа ведётся не на должном уровне, много провалов, – сообщил Фитин и, сделав небольшую паузу, слегка улыбнулся. – Воюй, но имей в виду: полковник Балезин нужен Родине живым, а наша служба после войны будет востребована не меньше, чем сейчас.

Но все положительные эмоции ушли на второй план, когда Алексей переступил порог своей квартиры. Она была пуста. Ни Ольги с Маринкой, ни писем от них. И почтовый ящик пустовал, если не считать писем, которые Алексей написал домой из госпиталя. И от Сергея, который, наверное, уже в армии, тоже ничего. Сёстры Софья с Ириной съехали – блокада Ленинграда давно снята. И вот он один в пустой квартире… Хуже было только в одиночной камере… Впрочем, стоит ли это вспоминать… Особенно тяжело ночью: не знаешь, куда деваться от одиночества. И думы, думы…

Но не зря говорят в народе, что утро вечера мудренее. Утром Алексей решил навестить свой институт. Кабинет ректора был приоткрыт, а столик, за которым четыре года назад сидела бдительная пожилая секретарша, пустовал.

Балезин всмотрелся в приоткрытую дверь. В кабинете были двое: сам ректор и ещё один человек, стоявший спиной к Алексею; правый рукав его гимнастёрки свободно болтался.

Его тёзка Алексей Григорьевич Сергин внешне изменился мало: как и раньше в полувоенной форме, с орденом Красного Знамени на груди; как и раньше,, беспрерывно курил, правда, по запаху это был уже не добротный довоенный «Казбек», а что-то попроще, напоминавшее махорку. «Сейчас, Коля, надо начинать эти работы, сейчас! – начальствующим тоном выговаривал он. – Мы не в Африке живём. Тёплые дня быстро пролетят, глазом не моргнёшь, как наступят осенние холода. И останется общага без тепла, как и год назад!» Стоявший перед ректором человек попытался оправдаться, и его молодой голос показался Алексею знакомым. Но Сергин договорить ему не дал, обрушив поток ругани. Балезину стало жаль парня, и он приоткрыл пошире дверь.

– Можно к вам?

Сергин пару секунд недовольно разглядывал пришедшего, потом резко поднялся и, несмотря на хромоту, быстро зашагал навстречу Балезину. Обнял, обдав крепким запахом табака:

– Алексей Дмитриевич, дорогой, как я рад!

Парень наблюдал за их встречей. Видно было, что и он хочет что-то сказать:

– А меня вы не узнаёте?

Алексей конечно же узнал. Перед ним стоял тот самый комсорг Коля, который был не в ладах с французским языком. А вот он изменился заметно: весь седой, хотя ему до 30 далековато; взгляд усталый, лицо суровое – весёлых юношеских веснушек уже не видно; на правом стекле роговых очков трещина. И только голос в какой-то мере выдавал его молодость.

– Узнаю, Николай Петрович, – Балезин вместо рукопожатия осторожно тронул его единственную левую руку. А по имени-отчеству назвал специально, помня, что в довоенные времена комсорг Коля любил, когда его для солидности так называли. – Что, французский небось забыл?