Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии - Эжен Марен

Если главы государства находили такие прекрасные и возвышенные причины утверждать, что монашеские братства полезны, то можно ли удивляться тому, что частные лица и правители, соперничая между собой, усердно старались обеспечить прочность положения этих братств и тоже заслужить те небесные блага, которые закон гарантировал или по меньшей мере обещал тем, кто основывал или одаривал эти молитвенные дома? И эта традиционная щедрость не была следствием временного приступа лихорадочной набожности, которая легко воспламеняется и так же быстро гаснет. Эту щедрость можно обнаружить во все периоды истории Византии; эта традиция, прерванная при императорах-иконоборцах, возродилась после этой бури, причем стала более живучей и укоренилась прочнее, чем когда-либо раньше.

Известно, что всемогущая императрица Ирина была благосклонна к монахам и ничего не жалела для них, а Василий Македонянин почти так же знаменит, как Юстиниан, своей страстью одаривать, восстанавливать и строить религиозные учреждения. В конце X века у монахов опять накопилось так много имущества, что государь, который был лучшим другом монахов среди всех византийских правителей, почитался монахами как святой, был близким другом основателя Афонской лавры и, дав крупную сумму денег на постройку этого монастыря, обеспечил ему еще и значительные доходы, был вынужден «из-за жестокой политической необходимости» запретить строительство новых монастырей или иных новых религиозных учреждений.

Но этот указ императора Никифора вскоре (в 988 году) был отменен: эту слишком хрупкую плотину снес неодолимый поток недовольства, и византийцы снова начали строить, одаривать и восстанавливать бесчисленное множество монастырей с таким старанием, что даже после столетия, в котором правил Юстиниан, десятое и одиннадцатое были названы золотым веком монашеского строительства. Как всегда, императоры возглавляли это движение, и один из них, Константин Мономах (1042–1054), потратил на постройку Манганского монастыря Святого Георгия столько денег, что государственная казна опустела и ему пришлось ввести новые налоги. Расточительность этого государя была тяжелым бременем для его подданных, потому что он предавался этой страсти слепо – не зная меры и не слушая разума. Монастырю Богоматери на острове Хиос он даровал доход размером в семьдесят две золотые монеты ежегодно; когда монахи этого монастыря приезжали в Константинополь, император предоставлял в их распоряжение ксенодохий, предназначенный для монахов с горы Олимп, а также каждый год выделял на их содержание тридцать модиев пшеницы и тридцать милиарисиев деньгами (модий – мера сыпучих тел, приблизительно 9 литров, милиарисий – серебряная монета. – Пер.). Через два года он подарил им дом, еще через три года преподнес в дар двадцать четыре крестьянина. Эти монахи и их имущество были освобождены от всех обычных юрисдикций и подлежали только божественнейшему императорскому суду. Этот же император утвердил все пожертвования, дарованные афонским монастырям, и предписал в дальнейшем называть эту гору «святой горой»; потомство закрепило за ней это имя.

Примерно в эти же годы (в 1077 году) патрикий Михаил Атталиот, судья Ипподрома и императорского велума, преподнес значительную часть своего имущества в дар приюту для бедных в Родестосе и монастырю Спасителя Всемилостивого в Константинополе. Этот монастырь владел значительным имуществом в окрестностях первого из этих городов, на берегах Пропонтиды, во Фракийской феме и феме Македонии. Как он использовал свои доходы, читатель уже подробно узнал раньше.

Почти в эту же эпоху один из самых выдающихся монахов конца XI века, святой Христодул, покинувший из-за арабских набегов свою обитель – монастырь на горе Латрос и находившийся в милости у императора, получал одно за другим щедрые пожертвования для многочисленных мест, в которых он жил на острове Кос и главным образом на Патмосе. Второй из этих островов был отдан ему в полную собственность и вместе с монастырем, который Христодул там построил, был освобожден от всех налогов и от любой церковной и светской юрисдикции. Алексей Комнин предоставил ему особый корабль для нужд монастыря. «Владелец Патмоса, Липса, трех деревень на острове Лерос и архипелага Арки, свободный от всех налогов, Христодул еще получал от дуки Кикладских островов необходимую пшеницу для своего монастыря. Его монастырь Святого Иоанна Богослова был полным собственником монастыря Святого Иоанна Предтечи в Стировилосе, а также монастырей Пиле, Кастрианон и Пресвятой Богородицы на острове Кос, маленького острова Фармакон, фермы Стилос на острове Крит, а на острове Лемнос – церкви, водяной мельницы, виноградников, полей, рабов и хуторов. Он получал еще двести модиев пшеницы и два фунта золота из доходов острова Крит. В 1186 году этот монастырь владел тремя кораблями. Многие из этих давних имений монастыря на Патмосе остаются его собственностью и сегодня.

Подробный рассказ о происхождении и размере монашеских владений, а также о давних, привычных и никогда не прерывавшихся, общих для всего византийского народа традициях пылкого поклонения святым образам был необходим, чтобы показать, с каким противником иконоборцы собирались вступить в бой. И возможно, упоминание о некоторых из многочисленных мирных попыток тех императоров, которые правили после восстановления православия, противостоять непрерывному увеличению имущества религиозных учреждений, не было бесполезным, если помогло автору показать, что при решении этого серьезного и трудного вопроса мирное полюбовное соглашение было бы по меньшей мере таким же эффективным и прочным, как силовые решения.

Борьба, начатая императорами-иконоборцами, глубоко оскорбила религиозные чувства, разрушала целостность самого догматического учения и противоречила многим интересам, так что должна была вызвать ужасное по силе противодействие.

Боевые действия начал император Лев Третий Исаврянин. Как большинство государей исаврийской династии, это был грубый и суровый солдат, совершенно лишенный литературной культуры и художественного чувства, всегда готовый дать волю своему капризу или своей жестокости, не считавшийся со святой свободой совести. Однако он, как любой византийский император, был одержим страстью рассуждать о догмах и, видимо, решил, что, упразднив поклонение иконам, он уничтожит пропасть, отделявшую православных от евреев и арабов, и, возможно, убедит эти два народа перейти в христианство, чем отвратит от своей империи те беды, которыми ей грозило непрерывное движение вперед мусульманских завоевателей.

В 723 году халиф Язид Второй запретил иконы в христианских провинциях своего царства. Через три года после этого, в 726 году, Лев тоже обнародовал указ, в котором объявил, что почитатели икон идолопоклонники и что не следует поклоняться ничему, созданному человеческими руками. Эти свои слова он дополнил примером: приказал своим придворным сбросить вниз весьма почитаемый образ Христа Антифонеты, находившийся над бронзовыми воротами императорского дворца. Это стало толчком к народному бунту и первым эпизодом самой жестокой и мучительной из войн, религиозной войны, которая смеет наносить удары по самому неприкосновенному, что есть в душе человека, – по его верованиям и его вере. Около двухсот лет эта война потрясала до основания всю Византийскую империю.

Мы не станем рассказывать здесь о многочисленных и часто кровопролитных эпизодах этой борьбы. Нам достаточно краткого обзора участия монахов в этом долгом споре, их мужества во время преследований или их слабости, действий или бездействия их предводителей и роли, которую они сыграли в этот столь беспокойный период истории церкви, какой бы эта роль ни была – соответствующей их славному прошлому или противоположной ему.