Первые бои добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

поселки в районе железнодорожных станций Кавказской (хутор Романовский) и Тихорецкой в большинстве своем не только приветствовали завоевания «великой и бескровной, но и относились с большой симпатией к приходу и власти большевиков».

Вокзальные строения Кавказской и Тихорецкой, блиставшие ранее, в царское время, своей художественной внутренней отделкой, были превращены «товарищами» – как проезжавшими, так и местными – в отвратительные грязные сараи со всеми отпечатками торжествующего хама.

Например, на станции Кавказской в зале 1-го класса поместился лагерь дезертиров в походных палатках. Они не несли никакой работы, днем спали, а ночью отправлялись на кладбище играть в карты.

Кубанские войсковые части, возвращавшиеся со всех фронтов домой, мирно расходились по родным станицам. Административная власть в крае возглавлялась выборным войсковым атаманом полковником Александром Петровичем Филимоновым (военным юристом по образованию). Казачество, уставшее от войны, спокойно проживало в своих станицах, прекрасно питаясь продуктами, в изобилии насыщавшими населенные пункты. Большевистская пропаганда коснулась активно лишь небольшого процента казачьего сословия в провинции.

Все же постепенно большевизм стал проникать как в казачью массу, так и, в особенности, в иногороднюю. Увещевания и советы войскового атамана о необходимости бороться с большевизмом, не верить их льстивым лозунгам и обещаниям – не трогали казаков. Большевики обратили внимание на железнодорожные узлы, имевшие в Кубанском крае большое политически-стратегическое значение: Кавказскую и Тихорецкую, превратив их в свои революционные очаги. Население административного и политического центра Кубани – ее столицы Екатеринодара – было пропитано красной пропагандой, и этот центр – особенно его рабочий элемент – с каждым днем становился все более и более активным союзником торжествующего хама.

К сожалению, кубанский парламент – Рада, про которую говорили, что «Рада сама не рада, что она Рада», – состоял в большинстве своем из членов говорунов и «орателей», выдвинувшихся вовсе не своими способностями и деловитостью, а представляющими из себя людей, плывших по волнам революции и мало помогавших населению в борьбе с большевизмом и не уяснявших себе (вольно или невольно), в какую пропасть и анархию может быть в короткий срок ввергнут богатейший Кубанский край.

К концу 1917 года население Екатеринодара распоясалось совершенно. Завод «Кубаноль» и окраины Екатеринодара Покровка и Дубинка стали открытыми очагами воинствующего большевизма. Необходимо было принять твердые и решительные и вместе с тем незамедлительные меры к оздоровлению как самой столицы, так и железнодорожных узлов Тихорецкой и Кавказской.

Но надежных войсковых частей как в Екатеринодаре, так и в Кавказской – Тихорецкой при наступившей пассивности казачества не было. В Екатеринодаре крепкими войсковыми единицами были лишь сотня Гвардейского дивизиона (бывший конвой Его Величества) и сотня Черкесского конного полка. В то время в столице Кубани были совершенно развалившиеся «солдатские» части большевизанствующего типа: запасный артиллерийский дивизион и ополченческая дружина.

Власть войскового атамана Филимонова подтачивалась с каждым днем все больше и больше – как усиливающейся большевистской пропагандой, так и агитаторами, приезжавшими из Новороссийска, превратившегося в краснознаменную твердыню, находившуюся в руках юнкера Владимирского военного училища Яковлева. Примерно в то же время в Екатеринодар прибыли остатки значительно ослабленного киевскими событиями Киевского Константиновского военного училища[111] и группы двух Киевских школ прапорщиков.

Из Финляндии вернулась на Кубань 5-я Кавказская казачья дивизия. Войсковое начальство рассчитывало возложить на ее части задачу по освоению станций Тихорецкой и Кавказской и очистке их от произвола «товарищей».

Но части дивизии отнеслись к этой задаче неохотно и приказаний о занятии указанных железнодорожных узлов не исполнили, несмотря на настойчивые просьбы начальника Полевого штаба подполковника Вячеслава Григорьевича Науменко. Во главе вооруженных сил Кубанского края атаманом и правительством Кубани был поставлен Генерального штаба генерал-майор Черный, бывший командир 1-го Линейного полка Кубанского Казачьего войска в Первую мировую войну, в конце ее – начальник 5-й Кавказской казачьей дивизии. Сформирован был и Полевой штаб для войск Кубани, а войск-то не было. Полевой штаб помещался в гостинице «Лондон» на Красной улице.

В ноябре месяце командующий Кавказской армией генерал Пржевальский сообщил, что он отправляет на отдых на Кубань 39-ю пехотную дивизию. В царское время дивизия эта показала себя исключительно доблестно во всех боях на Турецком фронте и ознаменовала свою храбрость при взятии крепости Эрзерум. К сожалению, после революции она разложилась с самым большевизанствующим оттенком. В период 1-го Кубанского похода 39-я дивизия доставила добровольцам массу неприятностей своим активным выступлением на стороне большевиков.

Находившихся в Екатеринодаре уже не у дел командиров корпусов и начальников дивизий прежней царской армии охватил волевой паралич. Несмотря, казалось бы, на свой авторитет и опыт, они никакой помощи атаману не оказали, а лишь ежедневно осаждали его дворец и надоедали атаману своими бесцельными вопросами, запросами и никчемными советами.

В декабре месяце обнаглевшие местные екатеринодарские большевики стали говорить о необходимости организовать «Еремеевскую» (Варфоломеевскую) ночь с целью ликвидации как головки – войскового атамана и Полевого штаба, так и вообще всех находящихся в этом городе офицеров и их семей. (Кое-кто из товарищей, наверное, слышал про прогремевшую в средние века Варфоломеевскую ночь. Видимо, правильное произношение этого названия было недоступно «товарищам», и они переделали его на «Еремеевскую» – это проще и понятнее.)

Надвигались грозные моменты, необходимо было действовать быстро и решительно, чтобы парализовать большевистский активизм. Первое, что надо было предпринять, – это разоружить большевистски настроенный гарнизон.

Единственным спасением являлось экстренное формирование добровольческих частей. Кубанское правительство после некоторых колебаний на это согласилось. Было организовано два отряда: первый – войскового старшины Галаева и второй – военного летчика, Георгиевского кавалера капитана Покровского. Первый насчитывал 120–150 бойцов, второй значительно больше – 300–350. Вскоре сформировался и третий отряд – Генерального штаба полковника Лесевицкого, впитавший в себя юнкеров Киевского военного училища и школ прапорщиков, с боевым составом в несколько сот человек. Появились мелкие отряды в районе Черноморской железной дороги и в Закубанье.

Надо отдать справедливость, что в Екатеринодаре боевое настроение поддерживалось у антибольшевиков в гораздо большей степени, чем в других крупных городах центра и юга России. Того позорного подавленного настроения у большинства офицеров, которое имело место в таких крупных центрах, как Киев, Одесса, Екатеринослав, Ростов-на-Дону и т. д., в Екатеринодаре не наблюдалось.

Действительно, картина распада русского офицерства была ужасающей. Из 400 000 русских офицеров царской армии для активной борьбы с большевиками набралось совсем мизерное число – 3000; в то же время это офицерство дало Красной армии более 20 000. В создании последней много помог, помимо рядового офицерства, наш Генеральный штаб, «блеск военной мысли», 20 процентов которого верно и нелицемерно отдали свои знания и опыт Троцкому и компании.

Нельзя, конечно, в происшедшей трагедии обвинять только одно