Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров
Шрифт:
Интервал:
Михаил Никифорович запутался в плотной сети международных авантюристов, которые убеждали его в том, что он может с легкостью влиять на политику Франции в пользу сближения двух стран. А агентура Бисмарка, рассматривавшего Каткова как злейшего врага, постаралась в наихудшем свете представить его действия императору. Михаил Никифорович умер среди горя и разочарования, казалось бы, потерпев полное поражение в своей внешнеполитической партии.
Тем удивительней были последующие события. Российская Империя сперва приняла отстаивавшийся Катковым антигерманский покровительственный тариф, а в царских покоях и вовсе зазвучала мелодия «Марсельезы». На недоумения канцлеров монархических центральных держав: как возможно сближение самодержавной монархии и революционной республики? — русские дипломаты отвечали, по сути, катковскими фразами.
«Тот только и может быть нам истинным союзником, кого ход событий сблизит с живыми и существенными интересами нашего отечества, будет ли то президент Соединенных Штатов или богдыхан китайский… мы должны знать только интересы нашего отечества и руководствоваться в наших делах, в наших сближениях и разрывах только нашим долгом перед судьбами России» — писал М. Н. Катков в 1887 году.
Характерно в этом смысле объяснение русского советника Г. Л. Кантакузена с министром иностранных дел АвстроВенгрии графом Г. Кальноки (кстати, одним из главных «антигероев» катковской публицистики последних лет): «Конечно никто из тех, кто слушал звуки „Марсельезы“ в присутствии нашего монарха и его французских гостей, не старался найти в этой музыке что-либо иное, кроме как звуки национального гимна великой державы, делающей всё возможное для выражения почтения его императорскому величеству и своих симпатий к России». Это место письма князя Кантакузена удостоилось высочайшей пометы: «Совершенно верно».
Впрочем, при обсуждении «профранцузской» ориентации Каткова зачастую забывают, что он ориентировался не на французских радикалов-республиканцев, а, напротив, на центристские и правые слои Франции, буланжистов и будущих антидрейфусаров, таких, как знаменитый поэт-националист Поль Дерулед, приехавший на катковские похороны. Дерулед по приезде в Москву возложил на могилу Каткова «роскошный, художественно сделанный венок из желтых иммортелей, перевитых национальными русскими и французскими лентами»; после одной из панихид он выступил с большой речью. Если бы удержалась катковская тенденция влиять на французскую политику вместо того, чтобы приспосабливаться к ней, как знать — не была ли бы союзницей России значительно более «правая» Франция, нежели та, в которой главным «тигром» был враг П. Деруледа — Ж. Клемансо.
Трудно сказать, злом или благом для России была последняя битва Каткова — битва за русско-французский союз.
Как бы развернулась история, если бы Россия не вступила в Первую мировую войну? Но нельзя не отдать должное воле и масштабу политической мысли Каткова — он направлял курс российской политики даже из гроба.
Настоящим триумфом катковской идеологии стала столыпинская эпоха: сочетание охранительства и прогрессизма, которое наверняка привело бы Михаила Никифоровича в восторг; поднятие на щит принципа национальной политики и чёткое проведение её в Западном крае; наступление на крестьянскую общину; развитие железнодорожной инфраструктуры. Даже риторический строй речей П. Столыпина, пожалуй — величайшего политического оратора в русской истории, перекликается именно с публицистикой редактора «Московских ведомостей».
Казалось, последовавший вскоре революционный провал России должен был покончить с памятью о Каткове навсегда. Могила его в Свято-Алексеевском девичьем монастыре была уничтожена, а кости, если верить преданиям старых прихожан, подвергнуты коммунистическими активистами нарочитому глумлению.
«Октябрьская революция» наглядно опровергала риторику публициста о том, что «Россия есть страна самая антиреволюционная в целом мире». А её вождь Владимир Ульянов был воплощенной насмешкой над катковской образовательной реформой.
«Дело не в том только, чтобы понимать дух древних авторов, а в том, чтобы с ранних лет привыкнуть к упорному и последовательному умственному труду. И я не отвергаю, что в России много умных людей; только и из них очень немногие умеют продержать пять минут в голове одну и ту же мысль», — обосновывал Михаил Никифорович свой классицизм.
Никто не мог бы упрекнуть золотого медалиста симбирской гимназии, у которого всегда было «Из греческого — пять! Из латыни — пять!», в неумении держать в голове одну и ту же мысль и в неспособности концентрироваться на главном. Однако предметом этой концентрации стали не Фукидид и Цицерон, не русская национальная история и культура (приобщения к которым, как горестно сокрушался В. Розанов, катковская гимназия и не предполагала), а идеи А. Герцена, Н. Чернышевского и К. Маркса. В ленинском плане монументальной пропаганды числились, конечно, братья Гракхи и Брут, но это, скорее, наследие Французской Революции, нежели катковских гимназий. Наложение «Комментариев о Галльской войне» на «четвёртый сон Веры Павловны Розальской» в числе прочих плодов породило концентрированный нигилизм, который убил всё остальное.
Можно было бы предположить, что в советский период М. Катков навсегда останется забытым реакционером, чей карикатурный портрет будет выложен центонами[25] из ленинских цитат. Но вот в 1978 году В. А. Твардовская выпускает классическую монографию «Идеология пореформенного самодержавия». В ней дочь великого поэта А. Т. Твардовского, выпускавшего здесь же, в двух шагах от былой резиденции Каткова, культовый для советской либеральной интеллигенции журнал «Новый мир», с редкой для второй половины «застоя» публицистической страстностью начинает бичевать позабытого издателя газет за крестовый поход против «нашей иностранной интеллигенции», предпринятый им в апреле 1878 года по случаю выступления «охотнорядцев». За неожиданно страстными для работы, посвященной событиям столетней давности, оценками («бесталанные, низкие и злобные выученики», «невежественный реакционер», «жалкая попытка дискредитации») виден второй смысл, обращенный к куда более близким событиям преследования «советской» интеллигенции, недовольной властью.
Проходит ещё тридцать лет и главный государственный пропагандист Империи возвращается в оборот государственной пропаганды новой России. 31 августа 2008 года, вскоре после «пятидневной войны» Дмитрий Киселев в телепрограмме «Вести» в контексте антирусофобской полемики вдруг начал цитировать Каткова: «Вслед за Тютчевым о внутрироссийской русофобии как о настоящем предательстве писал и известный публицист XIX века Михаил Никифорович Катков: „Наша интеллигенция выбивается из сил, желая показать себя как можно менее русскою, полагая, что в этом-то и состоит европеизм. Но европейская интеллигенция так не мыслит. Наше варварство в нашей иностранной интеллигенции. Истинное варварство ходит у нас не в сером армяке, а больше во фраке и даже в белых перчатках“».
Антиреволюционная и антилиберальная полемика Каткова и его единомышленников в одночасье ожила, когда оказалось, что современное государство вполне
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!