Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский

Волков смотрел денежные обязательства, полученные от де Йонга, и думал о том, что никак не может проверить, сколько леса, и сколько бруса, и сколько гвоздей и скоб потратил архитектор. А тут еще на вопросы жены отвечать.

– Был у сестры, – коротко бросил он.

– Дома-то вам не обедается чего? – не отставала госпожа Эшбахт.

– Дела были, да и сестру давно не видал, – отвечал кавалер, а сам краем глаза следил за красавицей Бригитт, с которой очень хотел поговорить.

– Это стирать немедля, – командовала госпожа Ланге, передавая вещи господина дворовым девкам. – И стирайте осторожно, чтобы ни одна жемчужина с камзола не отлетела, не то косы вам оторву, и потом сушите. Да чулки от камзола стирайте отдельно, не то подкрасится камзол. Все сделайте нынче, господину до зари выезжать – чтобы все его лучшее платье готово было. Завтра у господина пир.

А госпожа Эшбахт смотрела на нее зло и не шла спать, хотя стемнело и монахиня, сидящая на другом конце стола, уже вовсю зевала. Жена же бодрилась, ждала Волкова.

– Господин мой, а меня все равно не возьмете в город завтра?

– Не надо вам. Как от бремени разрешитесь, так и поедем, – отвечал Волков, отрываясь от бумаг. – Вам о том и монахиня говорила.

Жена вздыхала тяжко и продолжала сидеть, явно не собираясь уходить. Как ни надеялся на то кавалер, она так спать и не пошла, и не довелось ему поговорить с Бригитт.

«Что ж она, теперь будет меня все время сторожить?» Он встал.

– Пойдемте, госпожа моя, спать, мне завтра вставать до зари.

Жена обрадовалась, схватила его под руку и, держа крепко, не выпуская мужа, так и стала подниматься по лестнице к покоям.

Он думал, что она заснет вперед него и тогда он встанет и все-таки отправится к той, с которой хотел лечь спать, но пока жена ворочалась да вздыхала, сам заснул: устал за день.

Бригитт встала еще раньше господина, и к тому времени, когда Волков проснулся, вся его лучшая одежда, вся его обувь были в полном порядке. А еще, что для него было важнее всякой чистой одежды, госпожа Ланге остановилась возле него, когда слуг рядом не было, и, наклонившись, быстро его поцеловала. Он попытался ее удержать, но лишь успел дотронуться до живота. А после она вырвалась без слов и ушла на двор, смотреть, готова ли карета. Он пил кофе, и настроение у него стало сразу лучше, хоть и проснулся он в недобром расположении духа. И жена его еще спала в опочивальне, не донимала его слезами и нытьем. И Бригитт больше не злилась.

Едва рассвело, а гвардейцы и все оставшиеся господа из выезда были уже готовы. Гвардейцы в чистых бело-голубых сюрко поверх начищенных доспехов, Максимилиан вымыл главное его знамя. Сам был красив, как принц. Молодой знаменосец держался с достоинством: он уже не в первый раз собирался участвовать в шествиях, – а вот фон Тишель, Хайнцхоффер и Хенрик заметно волновались, даже перед выездом, даже перед пыльной дорогой еще раз почистили коней, а заодно проверили и блеск доспехов. Отец Семион, вырядившийся в одну из самых роскошных сутан, уже сидел в возке с впряженной в него крепкой молодой кобылкой. Готовы были и два самых дорогих коня генерала, плясали от избытка сил под самыми лучшими седлами, покрытые отличными попонами. Но он собирался ехать всю дорогу, конечно, в карете и лишь у города сесть на коня. Бригитт тоже собралась, еду в дорогу взяла. Красавица оделась в синее платье, под стать генералу. Села напротив него, но была не совсем хороша, излишне бледна. Но для Волкова она все равно оставалась прекрасной.

– Раньше мне казалось, что вам зеленый к лицу, а теперь вижу, что вы и в синем хороши, – восхитился ее видом Волков.

– Вам понравилось мое платье? – спросила Бригитт, по ее лицу было видно, что ей по нраву его слова.

– Мне нравитесь вы в этом платье, – сказал генерал.

– Теперь бы утренней дурнотой его не перепачкать, – серьезно заметила женщина, – уж изнемогаю от нее. Мать Амелия говорит, что на половине срока должна закончиться, жду не дождусь. Вы уж извините меня, мой господин, если не сдержусь.

– О том не беспокойтесь, сердце мое, я в жизни своей видел вещи много хуже, чем тошнота женщины. – Он наклонился и прикоснулся к ее руке. – Хотите – садитесь сюда ко мне.

– Нет, тут останусь, у окна, мне лучше к дороге лицом сидеть и у окна. – Она немного помолчала и продолжила: – Раньше я дерзкой была, донимала Господа глупыми сетованиями на судьбу, теперь же благодарю его каждый день, не желаю себе судьбы иной, как только подле вас… Даже если и не женой вашей быть, – сказала и отвернулась к окну, кажется, чтобы скрыть слезы.

Волков хотел это сделать после, но тут не сдержался, полез в кошель и достал оттуда рубин, который подарил ландаман земли Брегген. И сказал:

– Это вам, сердце мое.

– Мне?! – воскликнула красавица, но прекрасный камень брать не торопилась, лишь глядела на него.

– Вам, вам, – говорил генерал. – Берите же, камень редкой огранки, цвета редкого, величины и стоимости огромной. Тут булавка есть, как раз пойдет к вашему платью.

– Ваша жена последние капли рассудка потеряет, если увидит его у меня. Нет, не возьму, не должно мне.

– Зачем мне он, если я не могу подарить его любимой женщине? Берите или выкину его в окно, – без всякой веселости и с хмурым взглядом произнес кавалер. – Берите и приколите себе хоть на платье или на чепец. А жена… потерпит. Ей и так досталось мое имя, а детям ее – имение, так пусть вам останется хотя бы моя любовь.

Госпожа Ланге тут и не выдержала, взяла камень, но, к сожалению кавалера, даже не взглянула на изумительную вещь, а, к радости кавалера, наклонилась, поцеловала его руку и заплакала. Она вытащила платок и, глядя в окно, то плакала, то порывалась обнимать и целовать господина, а он, наклонившись к своей спутнице, просто держал ее за руку.

Глава 38

Трубы, барабаны, колокола, толпы людей вдоль дороги… Да-да, все это прекрасно, все это производило впечатление, особенно на тех, кто раньше ничего подобного не видел. Например, господа из выезда… О, для них это был праздник, они буквально цвели, сверкая доспехами, когда ехали следом за знаменосцем. А вот сам Максимилиан уже оставался спокойным. Даже юный Курт Фейлинг хоть и рад