Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский

был проехать по родному городу под крики горожан, тем не менее совсем не волновался, лишь помахивал знакомым рукой да улыбался. А у генерала, который уже давно познал восторг толпы и знал ему цену, это вызывало лишь досаду. Он желал побыстрее сесть в кресло да заняться тем, для чего сюда и ехал, то есть делами, которых у него было предостаточно. Но он вида не показывал, так и проехал по всему городу, кланяясь горожанам, улыбаясь им, и остановился только у городской ратуши, где и был запланирован пир. Там-то его и ждали все видные городские персоны: люди из магистрата города, банкиры, главы гильдий и коммун, местные господа из старых фамилий, офицерство. Тут, помимо дружественных Волкову людей, которых уже не в шутку называли партией Эшбахта, таких как родственники Кёршнеры, или как Фейлинги, или банкиры Райбнеры, или бывший бургомистр Виллегунд с другими городскими чинами, были еще и ни к кому не примкнувшие первый судья города Мюнфельд и глава Первой купеческой гильдии Роллен. Но что удивило более всего – на чествование пришли люди из так называемой партии графа, их оказалось немало даже помимо временного бургомистра Гайзенберга, который должен был присутствовать на мероприятии по должности. Да, в городе все переменилось, это кавалер почувствовал сразу, как только городские головы стали говорить приветственные речи, и переменилось все в лучшую для него сторону.

«Они будут целовать тебе руки…»

Он ответил короткой благодарственной речью. А после, когда распорядитель пира и глава городской канцелярии Фехтнер спросил, кого генерал желает видеть подле себя, он ответил:

– По правую руку от меня пусть будет мой родственник купец Кёршнер с супругой, дальше пусть сядет епископ, а по левую руку от меня пусть кресло останется свободно.

– Свободно? – переспросил Фехтнер.

– Да, и приборы там не ставьте. Но особое внимание прошу вас, друг мой, уделить госпоже Ланге, это дама в синем платье… – Волков стал озираться, чтобы найти Бригитт.

– Я прекрасно понимаю, о ком вы говорите, господин кавалер, – успокоил его распорядитель, – госпожу Ланге я посажу сразу за пустым креслом, она станет сидеть с вами рядом.

Волков улыбнулся и в благодарность дружески положил распорядителю руку на плечо, на что тот ответил поклоном.

Пир должен был продолжаться до вечера и плавно перейти, как водится, в бал, а генерал не хотел тратить ни дня на глупые развлечения, он уже сегодня собирался побеседовать с местными нобилями, поэтому и просил оставить один стул рядом с собой свободным.

«Ах, какой же он молодец, этот новый епископ города Малена, перед таким не грех и колено преклонить».

Бывший брат святой инквизиции Николас, а теперь епископ отец Бартоломей, рядом с другими напыщенными священнослужителями, такими как великолепный брат Семион, выглядел не иначе, как монах нищенствующего ордена. Простая ряса, крест из меди на шнурке, кольца на пальцах медные да оловянные, лишь один перстень с малахитом, из серебра. Именно этот перстень поспешил поцеловать генерал прямо на глазах у всех собравшихся на площади людей, встав притом перед епископом на одно колено. Отец Бартоломей благословил его святым знамением и короткой молитвой, а после поднял и расцеловал его двукратно в щеки, как старого друга.

– Мне нужна будет ваша помощь, монсеньор, – тихо и с улыбкой сказал кавалер, когда епископ выпустил его из объятий.

– Все, что в моих силах, друг мой, все, что в моих силах, – отвечал епископ.

Дальше все пошли к столам. Волков шел со своими родственниками и первым делом спросил у госпожи Кёршнер про свою племянницу, свекровью которой госпожа Кёршнер являлась. Та отвечала, что с молодой женщиной все в порядке и что вся семья молится о том, чтобы она понесла.

А господину Кёршнеру не терпелось рассказать генералу о событиях, происходящих в городе:

– Теперь у нас перемены. Раньше все подряды на поставку фуража для городских конюшен совет отдавал Мёльденицу, без всякого торга, теперь же решили сделать торги. И мы за те поставки поборемся. И еще мостить улицы дозволили Клюге…

– А Клюге… – пытался вспомнить Волков.

– Клюге наш человек, – заверил его купец, – и теперь ему принадлежит подряд на Судейскую площадь и на Старую улицу до самых Восточных ворот. И наши друзья будут поставлять ему камень. О таком раньше и мечтать было нельзя, такие жирные куски доставались лишь людям из партии графа, дружкам Гайзенберга.

– Значит, как граф помер, так все изменилось? – Кавалер слушал эти рассказы не без интереса. Конечно, Волков знал про это дело больше, чем купец, но его интересовало, что о том говорят в городе и графстве.

– Истинно так, как десятый граф после падения с лошади преставился – а кроме дочерей детей у него не было, – вроде тут и второму брату стать графом, но тот от титула по хвори отказался. И вправду, куда ему, он, говорят, не всякий день встает с кровати. И титул достался самому младшему из Маленов, теперь десятый граф Мален – это Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург.

– Он же совсем молод, – удивился кавалер.

– Но дом Маленов принял его, и сам герцог уже принял его и на приеме, говорят, называл его «граф».

– А нет ли слухов о том, что смерть десятого графа выглядит подозрительной? – спросил кавалер.

– Подозрительной? – Кёршнер искренне удивился. – А чего же тут подозрительного, упал с коня на охоте, такое бывает сплошь и рядом.

– После смерти девятого графа любая преждевременная смерть в этой семейке для меня весьма неоднозначна, – негромко, но многозначительно произнес генерал.

Купец вытаращил на него глаза.

– То есть вы думаете… То есть одиннадцатый граф…

– Нет-нет-нет, – Волков покачал головой и поднес палец к губам, – я ничего такого не хочу утверждать, просто слишком все это… как бы лучше сказать… удивительно.

Изумленный, даже ошарашенный купец не нашелся что ответить, а в это время все стали рассаживаться по своим местам.

Кавалер знал, что мысль, подкинутая им Кёршнеру, в купце, учитывая его нрав, не задержится, уже через пять минут он поделится ею с женой, а потом и еще с кем-нибудь, да и жена разболтает кому-нибудь из товарок по церкви, и этот слух пойдет дальше. Нет, конечно, пересуды не смогут лишить титула молодого графа, но, вне всякого сомнения, ослабят того в важном для кавалера деле. Теперь кавалер уже готов был потребовать от молодого графа то, что принадлежало ему, вернее его Брунхильде. Впрочем, он не делал различия между красавицей и собой, теперь и она была частью его самого, частью дома Эшбахт. И было неважно, кому из них будет принадлежать то,