Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. - Теофил Лапинский

что казаки вскочили на коней и помчались через мост. Форпосты у предмостного укрепления бросились в бегство назад, пехота, занятая саперной работой, побросала лопаты и ломы и побежала к своим ружьям. Уже после восьмого нашего выстрела неприятель начал отвечать из четырех, а затем – из шести орудий. После 12-го выстрела я приказал участить огонь и в полной уверенности, что молодой князь Зан-оглы начнет с конницей проводить задуманный маневр на правом фланге, сел на лошадь и поскакал на левое крыло, чтобы направить и ускорить наступление пехоты. Я нашел Фарис-бея, лейтенанта Арановского с его четырьмя солдатами и приблизительно сотню адыгов готовыми к выступлению из леса против неприятеля – они кричали и неистовствовали, но не могли, однако, побудить всю массу к наступлению. Я поскакал в лес, гнал их вперед, молил, угрожал. Все напрасно! Абазы не желали двигаться. Между тем неприятель, заметивший движение на нашем левом фланге, также открыл огонь по лесу из шести орудий островной батареи правого фланга. Теперь нельзя было и думать о наступлении абазов. Я приказал поэтому Фарис-бею оставаться тихо в лесу, чтобы удержать его при возможном наступлении неприятеля, и поехал к орудиям, которые стойко выдерживали огонь восьми, а затем и двенадцати русских орудий. Я нашел уже трех человек и двух лошадей небоеспособными.

На правом крыле Карабатыр не двигался с места. Неприятель, который между тем приобрел снова полное самообладание и явно не имел представления о столь опасном броде и поэтому считал свой лагерь на острове совершенно безопасным, направил в атаку три батальона через мост и выстроил их шестью колоннами против нашего левого фланга. Полубатарея конной артиллерии поддерживала его атаку. Я думал уже готовиться к отступлению почти стесненный перекрестным огнем неприятельской артиллерии; я был твердо уверен, что наша пехота сейчас побежит отсюда, но здесь я, к своей радости, ошибся; адыги, спрятавшиеся за кустами и деревьями, встретили неприятеля сильным и метким ружейным огнем, и большие толпы их собирались, чтобы драться холодным оружием. В полосе действия адыгских ружей неприятель подался назад и снова развил сильный орудийный и ружейный огонь, в котором штуцера батальона черноморских казаков давали ему существенный перевес.

Я решил использовать ослабление неприятельского отряда на острове и проделать конную атаку на лагерь. За исключением казаков у неприятеля остались для охраны лагеря только два батальона пехоты. Я отдал приказ Фарис-бею сделать все, чтобы повести пехоту на предмостное укрепление в тот момент, когда наша конница перейдет Кубань. Я сам поехал на правый фланг и понуждал Карабатыра немедленно перейти реку и атаковать неприятельский лагерь. Но все уговоры не помогали. Абазы только жадно прислушивались к орудийному грому; Карабатыр, проявлявший столько дикой энергии в разбойничьих набегах, здесь, став предводителем многочисленной конницы, совсем потерял голову: хотя он был начальником, но ему никто не повиновался.

Настало время прекратить бесполезную артиллерийскую дуэль. В моем отряде был один убитый, четыре тяжело и два легко раненных и два орудия и четыре лошади вышли из боя. Мне казалось, что этого достаточно для развлечения господ абазов. Я утешал себя тем, что русские должны были потерять гораздо больше, потому что наши ядра падали в их густые толпы и в их лагерь, в то время как мы были достаточно хорошо укрыты за дубами. Мои два орудия пять раз меняли свою позицию, что было довольно утомительно проделывать с этими тяжелыми, мерзкими турецкими машинами в густом лесу. Я не хочу говорить о том, что мой маленький отряд в этой первой схватке держался хорошо, ведь это были, как я уже раньше говорил, почти сплошь старые солдаты и поляки.

В 11 часов мы возвратились обратно в лагерь. Здесь наконец прорвался наружу дикий, долго сдерживаемый восторг адыгов. Изумленные и восхищенные горцы едва не задушили моих солдат в объятиях. Только тогда я понял, что еще утром эти люди не хотели поверить в то, что мы будем драться с русскими. Абазы посадили на высокие деревья разведчиков, чтобы наблюдать, не стреляем ли мы друг в друга холостыми зарядами. Отсюда их недоверие и их нежелание повиноваться моим приказам. Они несли мертвых и тяжело раненных солдат по очереди на руках до самого лагеря, где последних стали осматривать и перевязывать абазские «хирурги». Эти импровизированные врачи так опытны, что никто из раненых не умер у них на руках и только один остался негодным к военной службе. У абазов в этот день было только пять раненых.

На следующий день я приказал устроить павшим солдатам достойное погребение. Когда мы сняли шапки, присутствующие здесь 10 000 адыгов тоже сбросили свои папахи, а когда я приказал дать в честь павших орудийный выстрел, внезапно все абазские воины без всякой нашей просьбы разрядили свои ружья в память о своих новых погибших боевых товарищах.

С этого момента отношение абазов к нам совершенно изменилось. При известии о нашем сражении с русскими, во время которого пушки «на самом деле стреляли ядрами», из Шапсугии потекли в наш лагерь новые отряды воинов. К 24-му собралось около 5000 конных и 12 000 пеших. Сефер-паша также прибыл в лагерь; он был в полном восторге и выражал благодарность от имени абазов за то, однако, что султан прислал пушки и таких храбрых аскеров. При этом он не забыл также вытащить свою газету и вразумить абазов, что его род уже в течение столетий управляет ими. Правда, они ничего об этом не знали, но не могли и сомневаться, потому что Сефер-паша подтверждал свои слова документом, напечатанным в Стамбуле, столице султана. Я попросил у совета сумму и, кроме того, должен был уплатить еще 20 голов рогатого скота в качестве штрафа; выдача же русским перебежчика подлежала теперь смертной казни.

В три дня я довел мой отряд до 120 человек, т. е. до такого числа, на которое у меня хватило обмундирования. Кроме того, я собрал 108 молодых и дельных солдат, поляков по национальности, в Адерби; они должны были в своей порванной абазской одежде помогать нам до прихода главного транспорта, все еще ожидаемого нами с большой надеждой. Кроме того, в течение месяца я выдал только в Натухае, Шапсугии и Бжедугии 736 свидетельств русским перебежчикам. Все эти люди, опытные солдаты, нуждались только в оружии и обмундировании, и тогда их легко можно было повести на врага.

Между тем наши каретники и кузнецы в Адерби поставили на лафет гаубицу, а шорники приготовили четыре пары вполне приличной упряжи. И так как у меня было теперь достаточно людей