Как жить с французом? - Дарья Мийе

Тут я почувствовала, что мы со студентом полные идиоты. Ведь нам известно не только то, что Бастилия — королевская тюрьма, символизировавшая неограниченную власть монарха, но и то, что Наполеона назвали не в честь слоеного торта. Однако только студенты-идиоты могут всерьез кичиться своими знаниями перед группой детского сада.

И все же на лекции не обошлось и без открытий. Преподавательница предложила нам обсудить бюстик Марианны.

— Бюстик этой девушки вы встретите во всех мэриях, посольствах и прочих государственных учреждениях. Кто она? Исторический персонаж? Политический деятель?

Да-да, вот мне тоже интересно. Этого и Гийом не знает.

— Нет, эта девушка никогда не существовала в реальности, — медленно продолжала дама у доски. — Ее зовут Марианна. Никто не может достоверно сказать, откуда произошло это имя: скорее всего, прежде самым популярным именем во Франции было Мария, а за ним следовало имя Анна. В результате их сращения образовалось Марианна.

В моем мозгу стали взрываться шарики, как в газировке, — так всегда бывает, когда градус абсурда в помещении доходит до критической отметки.

— Вы наверняка заметили, что у девушки полуобнажена грудь. Что же это она, предлагает себя? Она такая распущенная? Или, может, такова была мода тех незапамятных времен? — Соцработница нагнетала интригу в стиле плохих псевдонаучных фильмов.

Сосед слева заерзал, сосед сзади вздохнул, сосед справа замер с неперевернутым листком блокнота. Мне сделалось неуютно от того, что тридцать здоровых мужчин, преимущественно негроидной расы, запертые со мной в одной комнате с восьми утра, синхронно думали об обнаженной девичьей груди.

— Конечно же скульптор не намекал на доступность Марианны. Обнаженная грудь символизирует материнскую заботу Франции о своих детях и — это как раз касается вас — ее безграничное радушие и гостеприимство. Те, кого она принимает в свое лоно, становятся ее детьми. То есть через четыре года они могут просить о гражданстве, — добавила преподавательница на случай, если кто-то из нас не понял метафоры. — Но об этом я расскажу вам в конце лекции.

Публика оживилась. Очевидно, именно за конкретикой по этому вопросу большинство сюда и пришли. Меня же интересовал совсем другой аспект французского права. Плохо подбирая слова от волнения, я спросила:

— А как насчет того, с кем остается ребенок после развода?

Дама непонимающе уставилась на меня:

— Суд решает это, исходя из интересов ребенка, но, конечно, как правило, его оставляют с матерью.

— Даже если она иностранка?

— Иностранцы имеют здесь те же права, это же СВОБОДНАЯ СТРАНА, — проскандировала она, удивляясь тому, что до меня до сих пор не дошло.

— Даже если она русская?..

Тут соцработница сбилась с декламационного тона и замямлила:

— С русскими ситуация сложная, это правда. Все потому, что русские женщины имеют тенденцию уезжать домой после развода.

— Странные они, действительно, — пожала я плечами. — Куда как лучше выйти замуж, чтобы зацепиться во Франции, и потом, зацепившись, развестись.

Женщина смотрела на меня пустыми глазами: ее третий глаз в это время бегло просматривал список рекомендованных министерством реакций на непредвиденные вопросы.

— Суд решает, исходя из интересов ребенка, а не матери. А суд может посчитать, что во Франции ребенку будет лучше. Но если вы хотите, я дам вам координаты адвокатов по семейному праву, которые точно знают по этой теме больше меня.

Меня пока интересовал чисто теоретический срез проблемы — жить с Гийомом мне скорее нравилось, чем нет. Но конечно же так не может длиться вечно: Бегбедер доказал, что любовь живет три года. Поэтому я не отказалась и от конкретики и записала на полях тетради три адреса юридических консультаций.

* * *

Ровно в шесть вечера я вышла из железных ворот социального центра, обогащенная знаниями. Я узнала, например, что женщине во Франции не требуется разрешение мужа, брата или отца, чтобы учиться или работать, что она может выходить замуж по собственному желанию, но только достигнув восемнадцати лет, что ей не возбраняется открывать волосы и плечи взглядам окружающих, а лицо запрещено скрывать под хиджабом. А также что в мире на сегодняшний день всего две светские страны, то есть такие, где церковь конституционно отделена от государства, — Франция и Турция. Уверения, что в российской конституции также прописано отделение церкви от государства и закон божий в школах не преподают, были встречены снисходительно: мол, мы знаем, каково вам там, в России, — вас заставляют верить во всякие небылицы. Нам-то из Франции виднее, что ваше государство вовсе не светское.

— Бонжур, мадам Кнйя… Кнйю… Княв…

— Бонжур, мадам Голлаз! — ответила я с улыбкой директрисе детского сада, куда Кьяра ходит уже третий месяц.

Здесь привыкаешь широко улыбаться, даже получая извещение о забастовке, которое я не глядя сунула в карман, — забастовки традиционно приходятся на первую половину дня, а мы ходим во вторую. Кьяра деловито уселась на ковер и сняла ботинки. Я переложила ортопедические стельки в сменные тапочки, переобула дочку (я одна-единственная из группы по русской традиции ношу ей сменную обувь), подтянула разъехавшиеся петухами хвостики. Кьяра выгибалась, торопясь на свою игрушечную кухню возиться с миниатюрными кастрюльками. Она уже прилипла к стеклянной двери игровой и ждала, пока я надену на сапоги малинового цвета бахилы.

— Бонжур, Кьяра! Бонжур, мама Кьяры! — поприветствовали нас воспитательницы. Дети, те, что меньше стеснялись, последовали их примеру в меру возможностей.

Михтаб, дочери француженки и сирийца, не удавалось «бо», а также «р» и мягкое «к», и казалось, что она говорила в нос: «Нжу, Яла».

Шайли, маленький франкомарокканец с кожей цвета ириски и ресницами-опахалами, пока говорил одними глазами, но в них можно было ясно прочесть смесь радости и тревоги: Кьяра, бывало, поколачивала его деревянным паровозом.

Георг происходил от распространенного ныне союза француза и китаянки; его азиатские глаза и прямо торчащие, как иглы, черные волосы никак не вязались с традиционным именем английских монархов. Он подбегал ко мне вплотную с обворожительно щербатой улыбкой, вручал мне разом игрушечных динозавров, вагон паровозика, сковородку и пару фломастеров. Он был очень открытым и общительным юношей, несмотря на снобское имя.

Божан, самый старший из всех, словно стеснялся своего раскатистого болгарского «р» и почти все время молчал, однако при виде нас его сумрачное лицо озарялось подобием улыбки: воспитательница говорила, что он слегка влюблен в Кьяру, а в те дни, когда нет Клементины, влюблен серьезно.

Клементине, наоборот, из всей приветственной фразы особенно удавалось грассирующее «жууууур», и она тянула его самозабвенно, с удовольствием, как музыкальную ноту. Эта девочка-ангел, всегда опрятная, чистая, розовощекая, с заколочками вдоль каштановой челки, словно вышла из Парижской палаты мер и весов, где рядом с эталонными метром и килограммом хранили, вероятно, и эталон чистокровного французского ребенка. Все остальные дети рядом с ней казались генетическим браком большей или меньшей тяжести. В том числе Кьяра, которая вроде тоже белокожая и с каре под Мирей Матьё, но при этом не способна носить заколочки дольше пяти минут и непременно разукрашивается с головы до ног всеми использованными за день фломастерами.