Как быть съеденной - Мария Адельманн

Появился Дэйв. Судя по всему, его вызвал Джейк.

– Черт побери, – сказал Дэйв. – Какого хрена… – Он подошел ближе. – О господи! Я знаю этого типа.

Я резко обернулась к нему и спросила:

– Что?

– Это Малыш Румпи, – ответил Дэйв.

– Тот самый Румпи? – спросил Джейк Джексон.

– Я хочу сказать – посмотри, таких, как он, больше нет на свете, – пояснил Дэйв.

– Кто он? – спросила я.

Судя по всему, все в производстве реалити-шоу знали о Малыше Румпи, «юной восходящей карликовой звезде, упавшей так громко», как выразился Дэйв. Ходили слухи, что несколько лет назад, работая над «Знаменитостями-неудачниками», Малыш Румпи отказался редактировать записи так, чтобы выставить человека в механическом кресле на колесах злодеем – он заявил, что этот штамп уже устарел и всем надоел. Это и был камень преткновения, из-за которого его уволили. В припадке ярости Румпи разгромил офис.

– Я имею в виду – действительно разгромил ко всем чертям, – рассказывал Дэйв. – Разбил рабочие столы пополам, словно какой-нибудь каратист. Повыбрасывал мониторы в окна. До хрена урона из-за такого мелкого типа. Я слышал, что потом он умолял о работе по всем телесетям. Но кто захотел бы нанять его после такого взбрыка?

У меня в голове не было ни единой мысли. Джейк посмотрел на тело.

– Может быть, он проник сюда, желая отомстить телевидению?

– Или, может быть, искал способ вернуться, – предположил Дэйв. – Может быть, хотел снова показать себя, просто ему нужно было какое-нибудь прикрытие. – Он внимательно посмотрел на меня. – Вы никогда не видели его раньше?

– Нет, – солгала я. – Он просто… – Я указала на воздуховод. Мое горло сжимали судороги.

– Упал с небес, – сказал Дэйв.

– У СМИ будет удачный день, когда они узнают об этом, – произнес Джейк.

Он позвонил своему пресс-агенту с моего офисного телефона, пока я сидела в кресле, слишком потрясенная, чтобы шевелиться. Я была настолько переполнена скорбью, что мне казалось, будто она вытеснила весь воздух из моих легких. Это была скорбь не только по погибшему Р–, но и по… чему? – по будущему, которое теперь было слишком поздно выбирать. Единственное существо, которое когда-либо помогало мне, которое когда-либо называло меня по моему настоящему имени, а я отнеслась к нему словно к второстепенному развлечению.

Я не слышала ни единого слова из этого телефонного разговора, но позже я осознала, что за историю сплела пресс-агент. Она намекнула, что Джейк Джексон спас мою жизнь от бывшего работника шоу-индустрии, обиженного тем, что его уволили. Она скажет, что из этой трагедии и выросла наша с Джейком любовь. Когда позже Джейка расспрашивали об этом, он отвечал лишь, что не был героем, а лишь сделал то, что должен был сделать. Так что публика узнала лишь немногие подробности этой истории, да и сама она со временем почти забылась. В памяти людей осталось только то, что Джейк Джексон проявил себя хорошим парнем.

Он все еще разговаривал по телефону, энергично кивая, когда я краем глаза – клянусь! – заметила какое-то движение. Между двумя половинками Р– лежало его сердце, одинокое, выпавшее из его тела так, что оно оказалось в нескольких дюймах от половины его лица. Я увидела сердце только сейчас. Огромный карий глаз Р–, казалось, был устремлен на него. Сердце пульсировало. Действительно ли оно пульсировало? Или это была игра света, причуда моего мозга, обман зрения? Сердце блестело и переливалось в свете офисной лампы. Джейк тоже повернул голову в его сторону.

Нагое сердце, лежащее на полу, было отвратительно: красно-коричневый комок мышц и беловатой слизи, выступившей по краям, словно жир на куске мяса. Если оно и двигалось, то это было не биение, а скорее слабое трепыхание. Было ли это вообще возможно? Какая разница? Разве любое «возможно» уже не было разнесено в клочья? Разве не лежало на полу кабинета сердце, вылетевшее из тела? Это конкретное сердце словно не знало усталости, словно таило в себе надежду – надежду, превышающую всякую разумность, всякую возможность. На миг я поняла, какое отношение столь гротескный орган имеет к любви.

Мои руки дрожали.

Его простертые пальцы, его пульсирующее сердце, его широко раскрытый глаз… они были полны болезненной жажды.

Мне вспомнилось словосочетание «лучшая половина» – как будто другой человек нужен был для того, чтобы сделать тебя целой. Но обе мои половины были внутри меня. Одна шла по пути наименьшего сопротивления, вторая бунтовала.

Я склонилась над половинкой крошечного тела, смотрящей вверх. Я была так близко к нему, что, если б он был еще жив – он не мог быть все еще жив, верно? – мое дыхание заставило бы его моргнуть. Он не моргнул.

Джейк зажал ладонью микрофон телефонной трубки.

– Милая, – сказал он. – Не трогай его.

Его тон намекал на то, что я не в своем уме. Но я была совершенно спокойна. День за днем я сохраняю спокойствие. Целая жизнь, полная причин для того, чтобы разорваться пополам, но я этого так и не сделала.

Я смотрела прямо в широко раскрытый карий глаз Человечка. А потом осторожно, нежно, двумя пальцами закрыла этот глаз.

* * *

Рэйна начинает плакать, закрыв лицо руками. Ее плечи дрожат, слезы капают на цветастую юбку. Уилл сидит и смотрит на Рэйну, сгорбившись и почесывая запястье; рот его слегка приоткрыт. Похоже, он почти не замечает присутствия остальных.

Бернис протягивает Рэйне стопку салфеток.

– Извини, – говорит она, держа их в вытянутой руке, – но единственные настоящие платочки здесь, кажется, лежат у тебя в сумке.

Рэйна вытирает глаза, сморкается в салфетку, потом смотрит в окно. Дождь прекратился, но кирпичная стена еще мокрая и кажется глазурованной; она блестит в свете уличных фонарей, горящих в конце переулка, где сигналят машины и вздыхают пневматические двери автобусов.

– Я все еще не могу признать правду, – произносит Рэйна. – Я не могу высказать ее, но мне нужно высказать ее. С каждым моментом, когда я откладываю это признание, я предаю его все сильнее. Я избегала правды в течение всех этих страниц, – продолжает она, перелистывая записи, ее голос становится выше. – Я избегала ее в течение всех этих часов, всех этих лет. Если я не расскажу ее вам сейчас, вся история будет ложью.

Рэйна перебирает листы, находит один, сплошь черный от пометок, и начинает читать. Лист дрожит в ее пальцах.

* * *

Его узловатые, мозолистые руки всегда так легко и застенчиво касались моей кожи… Я сама прижимала их к себе. Запах, исходивший от него, был сильным и темным, словно запах горячей еды. Он словно чувствовал, что