Опиум - Лидия Сивкевич

– Здравствуйте, у меня утро. – Я улыбаюсь, правдоподобно и ласково, как одному из VIP гостей.

– Тогда, позавтракайте со мной? – он вежливым жестом указывает на приоткрытую дверцу патрульной машины. Мой сопровождающий шумно выдыхает недовольство, стоя у меня за спиной.

– Езжайте впереди, мы будем следовать за вами. – Не дожидаясь ответа, я возвращаюсь в машину.

Я терпеть не могла заведения. По большому счету из-за профессиональной деформации. После пятнадцати лет работы в этой сфере о спокойном приеме пищи не могло идти и речи. Я подмечала недочёты в работе администраторов и официантов, находила слабые стороны заведения и скептически относилась к еде. Насколько бы я ни была не брезгливой, каким бы крепким желудком ни обладала, а есть в заведении, не взглянув на кухню, не любила.

Советник юстиции предпочел для нашего разговора ближайший ресторан. Фасад этого заведения я вынужденно видела дважды в день, пять раз в неделю на протяжении трёх лет. Всё потому что он располагался на улице, которая сворачивала к клубу.

Прежде я не бывала внутри, но, наконец, очутившись, самодовольно ухмыльнулась. Интерьер оказался до смеха предсказуем. Зал был квадратной коробкой из дерева красно-коричневых пород. В попытке сделать атмосферу уютной, владельцы прибегли к примитивным способам: потратились на роскошные портьеры, натыкали в потолок и стены жёлтых ламп и хаотично расположили пару десятков пылесборников в виде цветов.

Администратор с улыбкой встречает нас у самого порога, провожает к столику, общаясь только тривиально учтивыми фразами, и представляет официантку.

Шахов любезно предлагает мне сделать заказ. Я беру то, чем проще всего отравиться в московском заведении – воду. Сам он заказывает кофе, даже не заглянув в меню.

– Вы никогда не интересовались, кто покупает взрывчатку? – Должно быть, Шахов торопится домой. А может, решает ударить меня в лоб открытым вопросом. – Или для каких целей?

– А зачем мне, по-вашему, интересоваться взрывчаткой? – Мои сопровождающие занимают соседний столик и отмахиваются от официантки.

– Мне только хочется знать, осознаёте ли вы, что деятельность вашего мужа спонсирует смерть.

– Анатолий Васильевич, я не вижу смысла отрицать ваши слова или оправдываться, – услышав такое от меня, мужчина заметно оживляется, в его глазах вспыхивает интерес. Но он обрадовался заблаговременно. – По причине того, что вы слишком упёртый человек. Ваш темперамент или ваша должность дают вам иллюзию правоты.

– Моя должность даёт мне много всего, но ни в коем случае не иллюзию в каком бы то ни было виде. – Мужчина какое-то время думает, после чего ведёт диалог, разглядывая зал вокруг меня. – А вот к чему приведёт ваша должность, мне страшно представить. Вам не страшно?

– Ничуть. – В моём голосе правдоподобно звучит безразличие, будто я и вовсе не понимаю о чём разговор.

– Только глупцы ничего не боятся, – Шахов пожимает плечами, будто разочаровался в моём ответе.

– Я и не утверждаю, что ничего не боюсь. Лишь говорю, что страхов на счёт работы не имею…

– Всё что вы говорите, – нетерпеливо перебивает он, – вода. Ложь. Зачем вы вообще соглашаетесь со мной говорить? Из любопытства, или чтобы поупражняться в красноречии и лжи?

– У меня к вам встречный вопрос. Почему вы не вызываете меня в управление, не приглашаете на допрос повесткой? Признаться, меня это удивляет. Да и в целом, не понимаю, какая у вас цель.

– Она примитивна. Я пытаюсь избавить мир от злодея. И пробую возможные варианты.

– Мир? От злодея? – из меня вырывается смешок. – Вы знаете, я бы пригласила вас в Опиум, посмотреть на мир, который вы хотите спасти. Быть может, вы измените своей цели, когда увидите парочку своих коллег и подчинённых под кайфом конфискованных опиатов.

– А я и не говорю о святости мира. Это на грани фантастики. Только вот даже монстров оплакивают родные, когда они гибнут от взрывов. Так же горького, как и святых.

– Люди гибнут по тысяче причин, а вы спрашиваете с меня о каких-то бомбах.

– Это не бомбы, а компоненты и вам это хорошо известно. Жидкость, из которой делают смеси, вспыхивающие от искры. Бум. И те, кто оказался в его радиусе, становятся кучкой жареного мяса. – Он всматривается в моё лицо, пытаясь отыскать ниточку для воздействия на совесть. – Вы когда-нибудь видели взрыв?

– Только салют.

– Тогда я вам завидую. Мне приходилось видеть и взрывы, и их ужасающие последствия.

– Вы ведь прокурор? Я была убеждена, что ваша работа подразумевает безвылазное нахождение в здании суда.

– Мне приходится бывать на местах катастроф, когда МЧС сообщает о природе взрыва. За последние лет десять я видел столько чудовищных картин, что чудом не разучился спать. А как спится человеку, который рисует эти картины? Как он спит?

Возвращается официантка, неся нам улыбку и поднос с напитками. Девушка не глупа, потому что, увидев напряжение на наших лицах, делает всё быстро и ретируется.

Всё это время я раздумываю над словами Шахова. Как нам с Даней спится? Моему мужу спится хорошо, и никакие душевные терзания этому не помешают. У него просто не остаётся времени на бессонницу, только на крепкий шестичасовой сон. А мне? Последние два года я сплю так, как в последний раз спала ещё будучи беззаботным ребёнком, когда кровать из железных пружин мне больше нравилась как батут. Кошмары мне не снились с тех пор, как я простила себе секс с Артуром.

Должно быть, на моём лице сам собой появляется ответ: стенания совести не мешают нам спать. В глазах Шахова появляется растерянность, но он тут же решает давить на меня дальше.

– Его обучили спать спокойно. Ещё на войне. Его научили держаться. Нужна сумасшедшая выдержка, чтобы стрелять в людей из оптической винтовки, но её требуется ещё больше, чтобы не выстрелить. Представьте, Рита, сидеть и смотреть в прицел сутками. Видеть людей, каждый их шаг, каждое движение, но не нажимать на курок, как бы страстно ни желалось. Вот она школа, которая закалила Княшича и посадила на поводок. И она же причина, которая теперь позволяет ему убивать без сожаления и спокойно спать. Он ждал этого несколько войн, на которых служил. Но ведь вы не служили.

Мой взгляд ответственно держится на азартном лице мужчины. Я бросаю все силы на то, чтобы буря, разметавшая моё спокойствие, нисколько не отобразилась в глазах. Шахов знает о прошлом моего мужа куда больше, чем я. Если, конечно, говорит правду. Его слова звучат до боли правдоподобно. Как ни странно, мне не хочется встать и уйти, но до зуда под кожей хочется попросить, чтобы рассказал мне всё, что знает.

Но такого преимущества в