Ведущая на свет - Вера Волховец

— Познакомьтесь, мисс Виндроуз, — ехидный голосок Анджелы Свон доносится откуда-то из-за спины демона, а саму её не видно, — Блейн Каллахан. Последнее отродье, которое не прошло программу реабилитации. Не поддается экзорцизмам, не превращается в человека. Безнадежный. Мы еще не успели вернуть его на Поля.

И судя по глухому рычанию демона — озвученная перспектива его совсем не устраивает. А вот идея перекусить одним из архангелов соблазняет все сильнее.

По глазам вдруг наотмашь хлещет белый свет. Будь этот свет ударом — из него вышла бы отличная пощечина.

Яркий, слепящий, прожигающий будто до души, едва живой, сокрытой под заскорузлым панцирем греха. Рядом скулит от той же вспышки Анна, от окна — доносится хриплое рычание Дэймона.

Зрение возвращается не сразу — хотя бы какое-то, не говоря уже о демоническом, остром, способном с крыши пятиэтажного здания читать газету у присевшего на лавочке внизу старика.

Когда Генрих обретает способность отличать людей друг от друга не только по ширине цветовых пятен и голосу, он замечает, что Триумвират тоже трет глаза с недовольными физиономиями. Резануло не только демонов. Хотя архангелов этот свет не мог ослепить, это точно.

— Уберите ошейник, мистер Пейтон, — раздается голос Агаты — уже от двери. Когда она успела оказаться там?

Светилась кстати тоже она. И сейчас оставались видны легкие волны света, исходящие от кожи девушки, будто теплый солнечный прибой. Агата стоит у самой морды отродья и смотрит ему в глаза, опустив свою маленькую ладошку между ноздрями демона. Слишком близко…

Генрих не успевает дернуться вперед, как с тихим клацаньем смыкаются вокруг его запястий две полосы святой стали, притягивая его руки к подлокотникам кресла.

— Не мешай ей, Хартман, — тихо произносит Артур, а Генрих оборачивается к нему и только рычит, потому что у него нет сейчас ни единого слова для этого безмозглого святоши.

Она! Слишком! Близко!

Отродье от исчадия отличают только габариты, но токсичность у них точно такая же. И сейчас этот ублюдок явно примеряется к точке особой чувствительности души. Чтобы истощить эту самонадеянную птаху…

Пусть этот ублюдок сейчас стоит смирно, это наверняка уловка, чтобы девчонка расслабилась и не вздумала больше использовать эти свои вспышки…

— Мистер Пейтон. Ошейник! — нетерпеливо восклицает Агата, а Генрих впивается взглядом в глаза Пейтона. В бесстрастные, изучающие глаза Пейтона.

— Агата, ошейник святой стали сдерживает в демонах агрессию, — ровно и все так же глядя на Генриха, спокойно возражает Артур.

— Мистер Пейтон! — Агата явно недовольна тем, что ей приходится просить трижды, а Генрих и Артур уже взглядами распустили друг друга на мелкие лоскуточки.

— Не смей, — тихо шипит Генрих, сужая глаза, — не смей, Пейтон…

Артур вопросительно поднимает брови, а потом щелкает пальцами.

Генрих не видит, но слышит, как лопается сталь ошейника с тихим щелчком, потом — разорванная полоса металла с лязганьем падает на пол.

По одному только насмешливому виду Пейтона кажется, что он хочет сказать что-то вроде: «А надо было сказать пожалуйста…»

Ему всё игрушечки, а глупая девчонка рискует жизнью сейчас…

Генрих бессильно впивается когтями в ткань, обтягивающую подлокотник, напрягая мускулы.

Бесполезно. Уж если святая сталь сомкнулась на коже — никакой силы, даже силы исчадия ада не хватит, чтобы разорвать оковы…

— Отпусти, — шипит Генрих, прожигая Пейтона насквозь. А он…

Вместо того, чтобы освободить демона, дать ему защитить Агату, Пейтон только проворачивает ладонью, отправляя в аналогичный разворот и кресло Генриха.

Буквально принуждая его увидеть, что именно сейчас происходит с Агатой.

Агата стоит все так же, опустив уже две ладони на морду отродья и что-то тихонько шепчет, заглядывая в узкие, хищные глаза.

Генрих пытается прислушаться, но девчонка, эта нахальная коза, силой Орудия нарочно смазывает все звуки, что произносит, делая их абсолютно неразборчивыми для любого демона, кроме этого Блейна Каллахана. Архангелы так могут. И Агата быстро осваивается со своими возможностями.

Демон глубоко дышит, но стоит — будто послушный пес, которому скомандовали «Стойка». Временами по напряженной спине пробегается волна, будто чешуя сама пытается исчезнуть с его кожи.

— Не дается, — тихонько шепчет за плечом Генриха Анджела. Но, судя по всему, за происходящим она наблюдает с открытым ртом.

— Подожди, — аналогичным шепотом откликается Пейтон, — Хартман тоже сошел с креста не через пару слов её молитвы.

Агата не слышит ничего из этих перешептываний. По крайней мере — она не оборачивается и не реагирует ни на одну фразочку.

Лишь когда демон под её ладонями начинает съеживаться и с него быстро истаивает вся лишняя масса, Агата с удовлетворенным выражением лица оборачивается к Анджеле.

Но ведь… Это ведь невозможно… Из голодной комы демона такого уровня может вывести только хорошая охота и сила чужой души. И поверить в то, что он видит, Генриху очень сложно.

Блейн Каллахан чуть покачивается на пятках, придерживается за плечо Агаты, но когтей не выпускает. Глаза у него такие, будто он только проснулся после долгой пьянки и пытается понять — где он находится.

— Вы говорили, он безнадежен, мисс Свон? — звонко чеканит девушка, насмешливо глядя на противницу. Крыть Анджеле нечем…

— Присаживайтесь, мистер Каллахан, — Артур кивает в сторону подоконника, на котором уже просиживает штаны другой демон. Увы, каких-то дополнительных скамеек в зале трибунала не предусмотрено.

Как ни удивительно, но отродье еще пять минут назад скалившее свои зубы на подошедшего слишком близко архангела, сейчас чуть заторможено, но все-таки кивает и шагает в указанную сторону.

— А мы с вами должны продолжить, леди Виндроуз, — мягко улыбается Агате Артур.

— Как скажете, сэр, — Агата неловко улыбается, будто приводить в чувство безнадежных демонов — это для неё проще утренней зарядки. Ох, Небеса, какая же она красивая в эту секунду… Вся. От сияющих глаз, до мягких волос, для практичности собранных на затылке.

Красивая. Неискушенная. Неиспорченная.

С такой рядом и находиться-то неловко, не дай бог хоть тенью заденешь — испачкаешь своей грязной грешной душонкой, что насквозь пропитана скверной.

Просто маленькая, яркая мечта, на которую можно только издали смотреть, а вблизи — ни в коем случае не приближаться, а вдруг — сожмешь эту хрупкую вещицу в своей лапе слишком сильно, разотрешь её в пыль…

И вот это Генрих точно не допустит.

— Слушайте, давайте вы прекратите этот фарс, — Генрих произносит это, приподнявшись на ногах и развернувшись вместе с креслом, пристегнутым к его запястьям.