Красная королева - Хуан Гомес-Хурадо

Но Карла не умирает.

И темнота вокруг остается неизменной.

– Ты слышала?

Сандра зовет ее, возвращая в ужасную реальность. Однако Карла решает не отвечать. Ведь ответить – значит принять эту реальность, отдалиться от света, вернуться в этот страдающий, дрожащий от страха и истекающий кровью кусок плоти.

– Ты слышала, Карла? – повторяет Сандра.

Карла сдается.

Она должна знать.

– Что произошло?

– Они приходили за тобой. Но у них ничего не получилось. И они все погибли.

– Мой отец заплатит, – говорит Карла. – Он не может не заплатить.

– Возможно. У него еще осталось время.

Как-то странно звучит ее голос, думает Карла.

Не надо с ней разговаривать. Я же говорила тебе, что не надо.

– Время? О каком времени идет речь?

– Не волнуйся, я помогу тебе, – отвечает Сандра.

Карла слегка приподнимается. Она все еще очень слаба, растеряна, и от потери крови у нее кружится голова. И тут она понимает, почему голос Сандры показался ей непривычным. Сандра говорит с ней не из-за стены. Ее голос доносится из-за металлической двери.

– Сандра! Ты там, снаружи? Открой скорее дверь!

– Сейчас, – отвечает Сандра.

Карла слышит, как Сандра отходит влево. Как за что-то дергает, приводя в движение механизм, поднимающий тяжелую металлическую пластину. Нижняя часть двери приподнимается – на сантиметр, на четыре, на восемь.

И снова падает с оглушительным грохотом.

– Попробуй еще раз, Сандра. У тебя получится!

Сандра что-то говорит в ответ, но Карла не понимает, что именно. И тут она осознает, что только что услышала не слова. А смех.

Пронзительный острый смех, словно лезвие ножа.

Почему она смеется?

Нет.

Нет, нет, нет.

– Ты заодно с Эсекиэлем, – говорит Карла, чувствуя, как от страха сводит живот.

Сандра все еще продолжает смеяться, будто бы не в силах остановиться. Она смеется тем жутковатым смехом, что способен свести с ума любого.

– Ой, ну ты и скажешь! Так ничего и не поняла? Я не заодно с Эсекиэлем. Я и есть Эсекиэль.

Карле кажется, что в животе у нее возникает ледяная рука и принимается выковыривать, выскабливать все ее внутренности.

– Что ты хочешь, Сандра?

– От тебя? Ничего. Можешь быть спокойна.

– Сколько ты потребовала от моего отца? Я уверена, что…

– Карла Ортис во всей красе, сразу пытается договориться. Наследная принцесса. Только вот речь на этот раз не о деньгах.

– А о чем тогда?

– Я просто попросила твоего отца сказать пару слов телевизионщикам.

– В смысле?

– Рассказать о ваших цехах в Бразилии. В Аргентине. В Марокко, Турции и Бангладеш.

Карла поворачивается и подползает к двери, пытаясь заглянуть в вентиляционный люк.

– Я могу все тебе объяснить про каждое из этих мест, Сандра. То, что говорит пресса, – это неправда…

Сандра снова заливается смехом.

– Прибереги свои речи для кого-нибудь другого, Карла. Я бы еще могла тебе поверить, если бы у меня не было доступа к твоему компьютеру. И к тому, что я в нем обнаружила. Самые маленькие пальчики лучше всего подходят для шитья, не так ли?

– Мы очень помогаем этим странам. И дети работают только с согласия…

Три яростных удара подряд заставляют ее замолчать. Они звучат так близко, что в уши ей словно вонзаются острые гвозди.

– Заткнись, сучка. Сколько стоит твой дом? Пять миллионов? Сколько стоит твоя машина? Сколько стоило твое платье для Бала дебютанток? Двадцать тысяч сраных евро. Месячная зарплата тысячи детей, чтобы несколько часов покрасоваться в тряпке от Зухаира Мурада…

Ее темп речи ускоряется, и следующих слов не разобрать. Она еще какое-то время продолжает говорить, смеяться, но Карла уже ничего не понимает.

Она хочет что-нибудь ответить, что-нибудь про нюансы и про сложности международного рынка. Объяснить, что Сандра все неправильно понимает.

Но она просто ждет, плотно сжав губы.

Лишь бы снова не слышать этот жуткий металлический лязг.

– Прости, прости, – успокоившись, говорит Сандра. – Иногда меня несет. Говорят, у меня с головой не все в порядке, но что они понимают, эти чертовы психиатры? Да кто вообще хоть что-то понимает в этом мире. Если бы мир был устроен разумно, ты бы сидела за решеткой. Так что получается, что я не такая уж и сумасшедшая.

Сандра наклоняется прямо к вентиляционному люку и понижает голос. Словно шепчет секрет на ухо своей старой подруге.

– Послушай, с тобой все прошло прекрасно. Гораздо лучше, чем с тем мелким, что был здесь до тебя. Этот лживый засранец пытался меня обмануть. А ты нет, Карла. Ты отлично держалась.

Собрав последние силы, Карла спрашивает:

– Сколько времени мне осталось?

– Чуть меньше двадцати шести часов. Но думаю, тебе незачем волноваться. Я уверена, твой отец сделает то, что я ему сказала. В конце концов, ведь это его грехи, а не твои. И любой отец сделает все возможное, лишь бы дочь не должна была расплачиваться за его грехи, разве не так?

Она уходит, но ее смех еще какое-то время висит в воздухе, словно плотное ядовитое облако.

– Всех на свете все равно не спасешь, – говорит бабушка Скотт.

Антония ее разбудила: в английской деревне еще нет и пяти утра. Но для бабушки это значения не имеет. Она сделана из особого материала. Такого, который в любой ситуации излучает лишь свойственное его природе сияние. Антония знает это и относится к такой особенности с большой ответственностью. Поэтому бабушка, отвечая на видеозвонок с заспанным лицом после четырнадцатого гудка, приветливо улыбается. Она знает, что из-за ерунды внучка не стала бы ее беспокоить.

– Он был все время у меня перед глазами. Если бы мы только проверили номер «Мегана» вчера вечером…

Антония не может поверить, что прошло всего лишь двадцать шесть часов с того момента, как они обнаружили, что номер такси был ненастоящим. И она совершила ошибку, огромную ошибку, решив, что его украли со случайной машины.

Двадцать шесть часов. Примерно столько же (на час меньше) остается Карле Ортис до конца срока, установленного Эсекиэлем.

– Девочка, не будешь же ты нести на своих плечах всю тяжесть мира.

Но бабушка Скотт знает, что Антония по-другому не может. Точно так же, как не может сбросить с плеч вину за то, что произошло с Маркосом. Видимо, на плечах у нее очень много места для вины. Бабушка Скотт списывает это на ее недостаточное католическое образование (а также на испанскую кровь, доставшуюся ей от матери, хотя в этом бабушка ни за что в жизни не признается).