Зеркальный вор - Мартин Сэй

Это имя Гривано не слышал уже много лет, и его тело реагирует быстрее, чем мозг: за несколько мгновений, которые уходят на то, чтобы вспомнить, руки и ноги успевают оцепенеть от страха.

— Да, конечно же, — говорит он. — Человек, выкравший останки Брагадина из турецкого арсенала. Он передал их мне перед побегом, а я потом вручил их послу в Галате.

— Полидоро также сбежал. Вы этого не знали? Турки его схватили и подвергли жестоким пыткам, но через несколько недель он как-то сумел выбраться на свободу. Сейчас он живет в Вероне, его родном городе. Несколько лет назад он попросил у сената ежемесячное пособие в размере шестнадцати дукатов, обосновав это своим «героизмом на службе Республике». Сенат урезал эту сумму до пяти дукатов.

Сенатор внимательно следит за Гривано. Тот пожимает плечами.

— Я знал Полидоро лишь как две руки, передавшие мне в темноте сверток, — говорит он.

— Тем лучше, — говорит Контарини. — Этот субъект — обычный жулик, и не более того. В свое время он был пойман с поличным и отправлен на галеры. Но в море его корабль захватили турки, и Полидоро оказался уже за их веслами. На зиму гребцов расквартировали в арсенале, где хранились останки Брагадина, и там он совершил очередную кражу, которая на сей раз вернула его в лоно Республики. Признаюсь, в сенате я выступал за то, чтобы вообще не давать ему никаких денег. Почему Республика должна вознаграждать вора за кражу? Предположим, на прошлой неделе гадюка укусила моего недруга, а на этой неделе она заползает в мой сад. И что, я стану подносить ей угощение на золотом блюде? Нет, вместо этого я ищу палку покрепче.

Низкий голос Контарини уже утратил бархатистые нотки: усталость понемногу берет свое. Похоже, обещанная экскурсия по библиотеке сегодня не состоится. Гривано подмечает глубокие складки на лице старика, легкое дрожание его крупной руки. «Интересно, каковы эти животворящие сновидения, которые посещают его седую голову?» — думает он.

— У меня к вам будет просьба, — говорит сенатор.

— Я слушаю.

— Завтра я со всей семьей уезжаю из города. Лето на подходе, и теплые недели лучше провести в более благоприятном климате нашей виллы на материке. А моя невоспитанная юная родственница должна вернуться в монастырскую школу Санта-Катерины. Я буду вам очень признателен (а Перрина тем более), если вы найдете время ее посетить. Подозреваю, что сегодня вам от нее досталось, но, поверьте, в иных случаях она может быть милой и приветливой. И, вне зависимости от того, согласитесь вы нанести ей визит или нет, эта библиотека в мое отсутствие будет к вашим услугам. Риги, мой дворецкий, получит указание впускать вас беспрепятственно.

Солнце перемещается под верхней аркой окна, и лицо сенатора теперь уже в тени. Гривано опускает взгляд на кристалл. От спектрального разноцветья осталась лишь оранжевая ниточка на самом краю стола. У Гривано возникает такое чувство, будто его грудная клетка съеживается, как высушенный фрукт.

— Вы очень добры, сенатор. Я охотно выполню вашу просьбу. Могу я, в свою очередь, задать вам вопрос?

— Разумеется.

— Почему Перрина хотела поговорить со мной о Лепанто?

Силуэт сенатора застывает по ту сторону стола и довольно долго остается абсолютно неподвижным.

— Разве она вам не сказала? — наконец спрашивает он.

— Нет, сенатор.

— А я-то думал, что вы уже в курсе.

За окном по каналу проплывает увитая гирляндами галера, на которой веселятся, распевая песни, молодые люди в ярких одеждах. «Сегодня последняя ночь Ла-Сенсы», — вспоминает Гривано.

— Брат Перрины погиб при Лепанто, — говорит сенатор. — Брат, которого она так и не успела узнать. Разве Перрина не рассказала вам о себе?

Гривано старается дышать спокойно и ровно. Кажется, что заходящее солнце сосредоточило на нем весь свой остаточный свет.

— Она сказала только, что приходится вам родней, — говорит он.

— Да, она младшая дочь моего родственника, Пьетро Глиссенти, которого вы, без сомнения, помните по годам своей юности на Кипре. Ваш отец состоял при нем в должности старшего секретаря.

— Боже мой!

— Простите?

— Ее брат…

— Ее погибшего брата звали Габриель. Он был еще очень молод, примерно вашего возраста.

— Но это невозможно!

— О чем вы?

— Дочь синьора Глиссенти умерла от чумы. Она и ее мать бежали с Кипра в самом начале вторжения, приехали сюда, и обе умерли во время эпидемии семнадцать лет назад. Так мне рассказывали.

— Все верно, дотторе. Но вы, как я понял, говорите о старшей дочери синьора Глиссенти. Перрина покинула Кипр в утробе своей матери и родилась уже здесь. Когда умерли ее мать и сестра, ей было пять лет. Ее отец и два старших брата были убиты в Фамагусте, а самый младший из братьев, Габриель, погиб при Лепанто. Она их никогда не видела. Зато вы хорошо знали Габриеля, не так ли?

Гривано вздрагивает, обнаружив, что уже какое-то время неотрывно глядит на закат. Он поворачивается к сенатору, но не может разглядеть его лицо из-за плывущего перед глазами зеленоватого марева.

— Габриель был моим лучшим другом с раннего детства, — говорит Гривано. — Мы вместе покинули Кипр с намерением поступить в Падуанский университет и так же вместе записались в арбалетчики, как только узнали о падении Никосии. Я находился рядом с ним в момент его смерти. Он был разорван на части пушечным ядром.

— Понимаю, дотторе. Убедительно прошу вас опустить последнюю подробность, когда будете рассказывать Перрине о битве.

— Не могу в это поверить! — говорит Гривано. — Просто не могу поверить.

Однако он верит. Он знает, что это правда. Или почти правда.

— Надеюсь, теперь вы поймете, почему я устроил вашу встречу с Перриной, — говорит сенатор, — хотя это и вышло у меня самым неудачным образом. Вы для нее являетесь единственной реальной связью с прошлым ее семьи, которым она активно интересуется. И — простите еще раз за откровенность — мне кажется, что близкая дружба с Перриной также пойдет во благо и вам. Я уже стар и недолго задержусь на этом свете, поэтому стараюсь не откладывать важные дела на потом. Являясь опекуном Перрины, я очень к ней привязан, но она не мое родное дитя. Приданое, которое я могу за ней дать в пределах разумного, недостаточно велико, чтобы привлечь кого-то из нобилей; и до недавних пор я пребывал в затруднении, пытаясь найти подходящую партию среди достойных граждан Республики. Как я сказал, ее приданое не может быть таким же, как у дочери Контарини, однако сумма будет весьма солидной, особенно для человека вроде вас — не старого, но уже и не юноши, — если он планирует прочно обосноваться в этом городе. Не забывайте также, что она последняя в благородном роду Глиссенти и ее детям будет обеспечено место в Большом совете. На этом остановлюсь. Я сказал уже достаточно. Навестите ее. Пообщайтесь с ней. Подумайте.