Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева

Зашел Буденный, прямо с ипподрома, еле держась на ногах не то от выпитого, не то от возбуждения. На его новенькой гимнастерке сияли ордена.

— Ты прямо как на параде, во всем облачении, — хлопнув его по плечу и прижав к дивану, что бы усадить, съязвил Енукидзе.

— А какие, товарищи, лошадки, какие лошадки, загляденье! И шли по ипподрому, как балерины.

— У тебя на все одна мерка — балерина, — не унимался подшучивать над ним Енукидзе.

Бухарин отошел от окна, сел в кресло:

— А как бы вы считали товарищи, вот если бы таких лошадок продемонстрировали нам в колхозах, неплохо было бы…

— Все будет, и колхозы будут, и лошадки будут, мы из кроликов лошадок вырастим, — громко вставил Буденный. Все расхохотались.

— Подохнут, ей богу подохнут, как все наши кролики подохли, — хохотал до слез Енукидзе.

В 1930 году, как раз когда я приехала в Москву, была какая-то кроличья лихорадка. Правительство мудро решило восполнить отсутствие мяса в результате гибели и убоя скота во время нерадивой преступной коллективизации за счет разведения кроликов на мясо. Всем заводам, колхозам, городам и селам предписывалось, и не только предписывалось, а даже требовалось по плану, заняться разведением кроликов. Изданы были горы книг, руководств и инструкций по размножению кроликов и уходу за ними. В Москве выстроили дома-питомники. В Парке культуры и отдыха устроили выставку. Там развели таких красавцев, что все, кто верил и не верил в спасение с их помощью страны, в том числе и я, несколько дней подряд ходили любоваться ими. И вдруг разнеся слух: какая-то кроличья чума напала на наших кроликов. Искали вредителей. Все выставки и кроличьи дома опустели. Так закончился дорогой кроличий эксперимент и эта бесславная идея — кому бы она ни принадлежала.

Вскоре Буденный собрался уходить. Перед тем как уйти, он подошел к столу, налил вина в рюмки и предложил мне и Наташе выпить с ним на брудершафт. Быстро опрокинув рюмку в рот, выпил одним глотком, обтер усы и заявил:

— Ну что ж, поцелуемся.

— Любит целоваться, усатый черт, хорошо, что ты ушла, — заявила Наташа.

Явился Гринев, он должен был прийти почему-то с Надеждой Константиновной, но пришел один.

— Что случилось? Почему один? — заволновались все.

— Не могу понять, вчера обещал, сегодня Ягода заявил: не могу, ничего не могу сделать, это последнее распоряжение.

Настроение у всех упало.

Орджоникидзе разгорячился:

— Жену Ленина держат под наблюдением, хоть и под домашним, но под… Товарищи мы должны что-то сделать. Человек она больной, и это убьет ее.

— Ягода сказал — несмотря на то, что это держится под большим секретом — у него есть сведения, что в народе уже ползут слухи, и что он собирается подать об этом рапорт Сталину, — сообщил Гринев.

Как же это так, тогда уже подумала я, значит власть, по существу, сосредоточена в руках у одного человека. А все эти люди, боровшиеся за советскую власть, не щадя своей жизни, растерялись, стали в тупик перед столь возмутительным фактом, как содержание под (как тогда все говорили) домашним наблюдением Н. К. Крупской, жены Ленина, и не знают, что же делать. Все считали, что после смерти Н. С. Аллилуевой Сталин стал более жестоким, и особенно в немилость попала Надежда Константиновна.

— Я поеду к Сосо и поговорю с ним, — волнуясь и нервничая, предложил Орджоникидзе.

И я сразу же прониклась к нему глубоким уважением. Вскоре все ушли.

С Орджоникидзе я была уже знакома, когда мы были в Красноуральске на практике, он прибыл туда сразу после забастовки.

Возле нашего барака, где мы жили, было небольшое беленькое здание кинотеатра. У самого входа в этот кинотеатр подбежала ко мне секретарь директора завода:

— Пойдем, пойдем скорее, тебя там ждут.

Я была удивлена: кто меня ждет и зачем?

— Ты понимаешь, приехал Орджоникидзе, и директор хочет, чтобы ты пришла.

Пришлось вместо кино идти к директору. Оказывается, директор хотел, чтобы я рассказала Орджоникидзе все, что я рассказала ему в истерике во время забастовки.

Как только все ушли, ко мне подсел Гринев.

— Нина, я вас так давно не видел. Почти целую вечность. Несколько раз я пытался зайти к вам, и все не решался. Я хотел предупредить вас, будьте осторожны, прекратите звонить Олиной сестре, прекратите свидания с ней…

— А вы здесь причем?

Наташа, посмотрела на меня укоризненно:

— Нина это ребячество, если тебя Николай Васильевич просит, у него есть достаточно оснований для этого.

— Хватит, перестаньте. Как можно жить в своей стране, в стране которую я люблю больше жизни, и вечно бояться чего-то. Я не предатель, я не враг, я не совершила ни одного поступка, который причинил бы вред моей стране или мне было бы стыдно за него, ведь вы все знаете об этом, так против чего вы меня предупреждаете? Вы добивались свободы, завоевали власть героическими жертвами, не щадя своей жизни, а сегодня мне было грустно смотреть на вашу беспомощность. Разве такими я представляла себе вождей народных?

— Ты Нина, конечно права, но Николай Васильевич как друга предупреждает тебя, а не дай бог, попадешь ты на глаза какому-нибудь мерзавцу, а к сожалению их так много еще, и загремишь как Оля, ни за что.

— Вы знаете, вот я не представляла себе ни на одну секунду, чтобы в нашу советскую тюрьму могли попасть такие, как я или Оля, ни за что. И я, кажется, действительно так думала до сих пор, и мне казалось, даже интересно было бы узнать, чем же отличаются тюремные условия при нашей советской власти от тюрем царского режима?

И вдруг в эту минуту мне пришла в голову совершенно идиотская мысль:

— А что если я поступлю работать в ГПУ, я бы хотела стать просто следователем.

— Ты с ума сошла! Ты знаешь, что это за адская работа? И что за фантазия тебе в голову пришла! — заорал на меня почти с испугом Костя.

Гринев обрадовался:

— Не отговаривай, Костя, я считаю, это замечательная идея, я поговорю и устрою.

— Да ты что, в самом деле, всерьез принял? Бросьте — давайте лучше чайку попьем.

— Нет, Костя, я кроме шуток, хочу знать, что творится в нашем царстве-государстве и откуда все это идет. Может быть, оттуда виднее.

Эта мысль мне вдруг так понравилась, что я решила — может быть, и в самом деле стоит пожертвовать карьерой инженера ради этого. Ведь Оля сказала, что «только побывав там, становится все ясно».

Октябрьская Революция произошла 25 октября 1917 года, а ВЧК была создана только 20 декабря 1917 года, то есть только через полтора месяца после того, как начала формироваться Добровольческая армия. Значит, ВЧК появилась в противовес тем карательным органам, которые были уже созданы во время организации Добровольческой армии.