Дочери аптекаря Кима - Пак Кённи

— Да, далеко. Нет сил оставаться больше в Корее. Я возненавидела ее. Мне многое здесь напоминает…

— Твой отец был таким педантичным, но привередливым человеком.

— Отцу немного уже осталось. Пришло письмо от Джонюна. Думаю, что мне надо будет обязательно съездить с отцом в Чинджу, в больницу к Джонюну.

— Не знаю, что тебе и сказать в утешение. Тебе виднее, ты же такая рассудительная.

— А теперь ты расскажи о себе.

— У Сунджи все в порядке.

— И все?

— Есть, конечно, и беспокойство о завтрашнем дне, но, несмотря ни на что, я не намерен сдаваться…

— А почему ты ничего не спрашиваешь о своей семье, о родителях?

— Я и так все знаю.

— А ты знаешь, что твой брат Джонюн женился?

— Может быть, ведь прошло уже столько времени.

Прежде чем обратиться к отцу, Ёнбин поклонилась ему, а потом произнесла:

— Отец.

Аптекарь безучастно взглянул на дочь.

— Как вы похудели!

Аптекарь, заморгал и молча отвернулся.

— Тогда я пойду, — сказала Ёнбин и вышла из отцовской комнаты.

Это было накануне Чусока, но никто в доме аптекаря и не думал готовиться к празднику и поминкам по матери, которые следовали сразу после праздника.

Ёнбин, выйдя из комнаты аптекаря, увидела Ёнхэ, которая стояла во дворе, оперевшись о деревянные опоры. Она выглядела печально и одиноко, как цветок дикой примулы. Служанка Ёмун, долгое время прислуживавшая в семье Кима, была выдана замуж, и в доме сейчас жили только аптекарь, Ёнхэ и Ённан.

Ёнбин прошла на задний двор. Ёнхэ проследовала за ней. На поросшем сорной травой дворе бесстрашно хозяйничали полевые мыши. Они, словно показывая свое презрение к людям, даже не убежали при виде проходивших по двору сестер. Ёнхэ сняла засов с двери комнаты, где жила Ённан, и пропустила вперед Ёнбин. Когда дверь отворилась, Ённан повернула свое бледное лицо и широко улыбнулась. Ёнбин остановилась на пороге и молча посмотрела на сестру.

— Хандоль, ты? — спросила Ённан.

— М-м.

— А ты не попался на глаза этой Ёнбин?

— Я осторожно.

— Как долго я тебя ждала. Ждала, чтобы убежать вместе с тобой. Вот, смотри, что я стащила у матери… Ой… да где же это? Только что было здесь…

Ённан растерянно стала обыскивать всю комнату. Ёнбин подошла к ней и, погладив по спине, сказала:

— Можно обойтись и без этого.

— Как же мы будем жить?

Ёнхэ занесла в комнату обед.

— Кто? Хандоль, ты? — настороженно спросила Ённан.

— Угу, — Ёнхэ, так же как и Ёнбин, стала на момент Хандолем.

— А что так поздно-то?

— Что? Опоздал, да? — с этими словами Ёнхэ поставила перед Ённан рис и кимчи.

Ённан подозрительно осмотрела обеих сестер, а потом улыбнулась. Затем, словно голодавшая несколько дней подряд, резким движением схватила пиалу с рисом и с жадностью стала запихивать его в рот.

— М-м! Как вкусно! А это что, тушеный карась? Вы что, только что с рынка? — удук-удук пережевывая хрустящую кимчи, Ённан думала, что ест карася.

На глаза Ёнбин, все это время неподвижно наблюдавшей за больной сестрой, навернулись слезы. Она повернулась к Ёнхэ и, сдерживая свои чувства, произнесла:

— Как же тебе тяжело.

— Не мне. Это Ёнок все приготовила. А я что, я только рис сварила… — Ёнхэ, совсем как взрослая, замолчала.

— Ёнок часто навещает вас? И последнее время тоже?

— Да. Вот только вчера приходила. Пришла, помыла голову этой дурехе, переодела ее в чистое и ушла, — Ёнхэ кивнула в сторону Ённан. После смерти матери, причиной которой была Ённан, она стала называть ее дурехой.

— Она стала гораздо спокойнее, — произнесла Ёнбин.

— Это только на время. Когда на нее находит, тут такое бывает! В прошлый раз она разделась догола и добежала аж до самого рыбного рынка Сетэ на набережной. Мало того, по дороге еще приставала к каждому встречному с расспросами, где ее Хандоль. Гиду с большим трудом притащил ее в дом. Как ни странно, но его она слушается.

— А как она ест?

— Иногда бывает, что и голодовку устраивает на трое или четверо суток.

— Я слышала, что Гиду в Пусан уехал?

— Он поступил на работу в рыболовецкую ассоциацию.

Шел второй день Чусока. Никто не знал, куда ушел аптекарь. Его комната с самого утра оставалась пуста. Когда начало смеркаться, в гости пришли старики Джунгу и Юн и принесли праздничные угощенья.

— Отец ушел, что ли? — деликатно спросил Джунгу.

— Да, видимо, вышел, — вопрошающе взглянув на Ёнхэ, ответила Ёнбин.

— Он ушел в горы, которые за домом, — мрачно ответила Ёнхэ.

— В горы? Так давайте сходим за ним.

Ёнбин забеспокоилась и быстро вставила:

— Что вы! Он рассердится. В прошлый раз, когда мы пошли за ним, он на нас накричал и приказал, чтоб мы возвращались без него.

Ёнхэ, чтобы хоть как-то сдержать нахлынувшие слезы, сглатывая слюну, подняла лицо:

— Оставьте его в покое. Когда рассердишься, и не такое может быть.

— Ладно уж. Вы хоть мать помянули? Скосили траву на могиле? — спросила Юн.

— Да, вчера вечером сходили на рынок за покупками… Вместе с Ёнок все и сделали… Только на могилу еще не ходили.

— Ц-ц-ц. Ой-гу. Да как же так?! Хоть бы кто-нибудь принес приношения на могилу бедной Ханщильдэк. Какая горькая учесть! Ёнбин, хорошо, что хоть ты приехала. А твой отец, бедняга, ну за что, скажи, такому доброму человеку такое наказание? Какая жестокая судьба!

— Что за чушь ты мелешь! — прервал жену Джунгу.

— Видели ли вы где на свете такую неблагодарную, как ваша старшая сестра?! Ей совершенно наплевать, что творится в ее родном доме, и носа ведь не кажет. Змея подколодная! Возомнила о себе невесть что! Рождались ли на этот свет дети без родителей? Какое ей дело, голодает ее отец или нет? Вырядится в разноцветные шелковые платья, нацепит золотую заколку, какое ей дело до траура по матери?! Думаете, она отдает себе отчет, что этим бесчестит свою семью?! Какая наглость! — разразилась старушка Юн, не в силах больше сдерживать свое негодование.

— Тьфу ты! Вот еще! Хватит тебе, говорю, всякую ерунду пороть! — не вытерпел муж.

— Послушай, для чего нам рот, если нельзя говорить? Разве можно здесь промолчать? Или я вру вам, что ли?

Вставив в мундштук сигарету, старик Джунгу бросил недовольный взгляд на жену: