Большой облом - Владимир Хачатуров

Ах ты ж ёперный балет: Лядова приплел. С какой целью? О Лядове в письме, между прочим, нет ни слова. Ясно – фальшивка. Значит, и стожище зелени может из рисованной бумаги оказаться… Ладно, господин Вейдле, подумаем, поразмыслим, извилинами пораскидаем. Сколько? Сколько потребуется. Вопрос-то серьезный. Тайм-то оно конечно из мани, но ведь чем больше мани, тем больше и тайму требуется, чтоб их заработать. Всего хорошего! Чтоб тебя черти побрали!.. И не одного, а в компании с шамовными панами-шантажистами. По-телефону под блатных косили (двадцать тысяч тонн бабла, фраер), а как до дела дошло – с рукопожатиями полезли, с извинениями: пшепрашам пана за то, что были вынуждены ввести его в заблуждение, но оперативная обстановка… Никакого криминала, только обмен полезной информацией, ни в коей мере не затрагивающей интересов того государства, чьим obywatelem[50], к счастью для нас и к прискорбию для всей Польши, пан изволит состоять… Известно ли пану о том, что через возглавляемое им заведение международная наркомафия организовала транзит, в том числе и в наше общее с паном отечество… Мы также не отказались бы от конфиденциальной информации об объекте, именуемом в просторечии «Остров сокровищ», которую пан, по нашим сведениям, может получить у своего высокопоставленного друга пана Лядова… Мы не советуем пану отказываться от сотрудничества и делать вид, словно он вчера родился… Своим неразумным поведением пан может навредить не только себе, но и своим близким, – например, своему зятю, пану Желински, который в самое ближайшее время может быть уличен в торговле поддельным антиквариатом, импортируемым им большей частью z Rosji[51]. Надеемся, пан розумиет, на что мы намекаем… И вообще, настоятельно советуем пану срочно о́тбыть в Польшу, – это будет лучшим вариантом и для нас и для самого пана и для его близких… Кстати, пан может вполне рассчитывать на нашу pomoc[52] при транспортировке фамильного наследия пана на родину предков… И не постеснялись, курвы, запросить с него за предоставленную информацию «обещанные паном дваджечья тышьенцы доляров юэса». Сошлись на двенадцати тысячах. И не за информацию, а за то, чтобы Яцека пока не трогали…

Кульчицкий опрокинул залпом стопку, закурил и, не отрывая задумчивых взоров от опустевшей посудины, постучал монеткой по стойке. Рэпэтэ… Да, все у него есть, только международного шпионажа ему не хватало. Вот он и появился. Ну, Ванда Митридатовна, ну провидица очумелая!.. Три тысячи туда, двенадцать – сюда, итого: пятнадцать тысяч центнеров… нет, тонн трудовых штатовских злотых. Стоп! А что если это маткина работа? Наняла двух лицедеев в Лодзинской киношколе, агентство Аникеева – здесь, и вперед – к исполнению операции «Возвращение блудного сына»… Станислав Эдуардович дернулся, было, за мобильником – немедленно отработать свою версию, но передумал. Нет, никому нельзя доверять, начиная с самого себя. Свой характер и душу следует срочно пересмотреть, привести в соответствие с подлой реальностью.

«… у следственного изолятора полицейского управления собралась внушительная толпа пикетчиков. Требование у них одно: «Свободу Игорю Сурову!»

Кульчицкий нервно вздрогнул, услышав это имя, и взглянул в сторону говорившего. Оказалось, бармен, так и не дождавшись ничего невразумительного от клиента, прибег к услугам телевизора, справедливо рассудив, что уж это хитроумное порождение скуки и любопытства его надежд не обманет.

«… Вот, что сказал нам в эксклюзивном интервью начальник детективной службы лейтенант Сергей Рябько…»

На экране появился тот самый парень, что так горько упрекал Станислава Эдуардовича в необъективном отношении к его ведомству в злосчастный день налета на «Амфитриту». Вид у него был на этот раз не очень бравый, в глазах таилась растерянность.

«… У нас нет оснований сомневаться в показаниях потерпевшей. Сама себя избить она не могла. И это не просто мое мнение, но данные научной экспертизы. С другой стороны, нельзя не признать, что у подследственного имеется почти безупречное алиби. Вывод, как говорится, напрашивается сам собой: кто-то из них водит следствие в заблуждение. Но не будем торопиться с выводами. Есть основания полагать, что оба – и подследственный и потерпевшая – говорят правду…

– Но это же нонсенс, лейтенант! – встрял со своим умным словом репортер. – Не привидение же на нее напало!

– Я этого не говорил. Но это мог быть кто-то очень на подследственного внешне похожий. Возможно, двойник.

– Который был в перчатках? Ведь, насколько нам известно, никаких не идентифицированных отпечатков пальцев полицией в квартире потерпевшей обнаружено не было…

– Вот именно, насколько вам известно, – улыбнулся лейтенант язвительно».

Но не так-то легко было унять разохотившегося репортера уголовной хроники.

«– А не связано ли это преступление с налетом на «Амфитриту»? Ведь известно, что подследственный и потерпевшая познакомились именно в результате этого инцидента. К вашему сведению, лейтенант, наша редакция считает, что эти непонятные налетчики выполняли чей-то приказ. Не исключено, что их и должны были обезвредить, правда, несколько иначе: в перестрелке кто-то из присутствующих в то время в баре должен был погибнуть. Возможно, Игорь Суров своим мужественным вмешательством спутал чьи-то далеко идущие планы, и теперь ему мстят искусно сфальсифицированными обвинениями. Что вы об этом думаете, лейтенант?»

Судя по реакции Рябько, как раз об этом он предпочитал не думать. И другим не советовал головы трудить, в версиях изощряться. В конце концов, этим делом занимаются их коллеги из районной милиции. Обращайтесь по адресу, пожалуйста… Репортер своей кривой ухмылкой сумел выразить без слов все, что он думает об ответе полицейского. Так бы ему и замереть перед камерой, держа свою красноречивую паузу до конца выпуска. Увы, в высших школах телерепортерского мастерства явно недооценивают значимость актерских навыков для будущих телетружеников, что неизбежно сказывается на качестве изобразительного ряда. Уж если тебе нечего показать страждущей аудитории, кроме говорящих голов, то будь добр сделать это так, чтобы хоть твоя собственная голова приятно радовала телепублику профессиональным лицедейством…

Выпуск завершился рекламой растворимого кофе «Инспирэйшн». Некто в парике и расшитом золотом камзоле мучит рояль, тщась извлечь из оного мелодию небесной легкости. Мелодия не извлекается. Входит служанка в фижмах с чашечкой душистого кофе на подносе. Некто пригубливает, обомлевает, дергает всю чашку залпом и вдруг разражается «Реквиемом» Вольфганга Амадея Моцарта. Телезрители, рыдая, бегут в ближайший супермаркет сметать с полок указанную марку божественного напитка. А дальше – сериал. «Прибрежный маньяк»…

Станислав Эдуардович отвернулся от экрана и, как бы по инерции, оглядел себя в зеркале, что множило за полками ряды бутылок. То, что он узрел, выглядело явно не на миллион долларов. Даже не на пятьсот тысяч. От силы тянуло на нищенскую зарплату американского президента. А ведь первая заповедь плейбоя гласит: плейбой никогда и ни при каких обстоятельствах не должен вызывать жалости, тем более сочувствия; ничего, кроме невольного восхищения и чистой, беспримесно-черной зависти.