Homo cinematographicus, modus visualis - Лев Александрович Наумов

еще и раскрасили, черно-белый фильм, и им, якобы, принадлежат все права, что чудовищно. И я думаю, что рано или поздно такое законодательство будет принято.

Что касается нашего правительства в смысле облегчения жизни музеев… Опять же, это не только про музеи. Если сейчас фонды отказываются покупать материалы за счет госсредств и говорят: «Уговаривайте богатых людей, пусть вам покупают для государственного музейного фонда новые поступления», – это абсурд. Но нынешнее министерство не считает стыдным говорить подобные вещи публично. Естественно, что государству это не так много бы стоило – стимулировать показ не только нашей, но и мировой классики. Но, к сожалению, это не находится среди абсолютных ценностей нынешнего времени.

Олег Шухер: «То, что обращено к душе, должно быть абсолютно доступно и абсолютно бесплатно»[144]

ЛН: Как к вам пришла идея о необходимости воспитания не только кинематографистов, но и зрителей?

ОШ: Вы знаете, было такое замечательное время, когда кино являлось той неотъемлемой частью нашей жизни, без которой трудно было представить ежедневное существование… Слово «воспитывать» очень опасное, и кино вообще не нацелено на воспитание людей. Оно, скорее, нацелено на воспитание чувств.

Понимаете, когда зрители, те же студенты и люди, действительно интересующиеся кино, задают вопрос: «А что режиссер хотел этим сказать?» Или: «Какая мысль раскрывается автором?» – это вызывает недоумение и желание все-таки поправить этого человека. Потому что, ну, мысли – это продукт научной деятельности, головной работы. Все-таки кино обращено, в первую очередь, к чувствам, как любое искусство. Оно должно возбуждать, в первую очередь – не мысли, а именно эмоции, чувства, отзывчивость на происходящее на экране.

Поэтому кино воспитывает, но воспитывает, вероятно, не буквально – некими постулатами, какими-то догмами, какими-то формулировками – а оно воспитывает, давая возможность зрителю наблюдать чужой опыт, чужие проблемы, чужие несчастья, чужие переживания, ставя зрителя вместе с героями в какие-то пограничные ситуации, заставляя их решать вместе с героями подчас непростые задачи и непростые ситуации разрешать. И соучастие зрителя экранным героям – это самое главное. Все остальное, мне кажется, не имеет никакого отношения к искусству.

Конечно, в результате можно говорить о мысли, о философии кино и вообще искусства или отдельного произведения. Конечно, можно говорить о социологических каких-то вещах, о политических вещах, о чем угодно, но если в этом произведении нет чувственного начала, нет прямого обращения к зрительской эмоции, к каким-то природным реакциям, то никакого искусства, на мой взгляд, вообще нет, в этом случае.

Что происходит в сегодняшнем кинематографе, на мой взгляд? Происходит вот что: когда-то Толстой, прочитав Пушкина, точно сформулировал в своем дневнике, и это, как ни странно, очень актуально. Он прочитал повести Пушкина, и они его не очень устроили, ему не понравились повести Пушкина. При том, что он его, естественно, боготворил как замечательного крупного поэта. Но как прозаик… он ему не показался…

И в чем проблема, с точки зрения Толстого? Он сказал, что повести Пушкина «голы как-то». И замечательна следующая фраза, он сказал: «Сюжетная подробность, подробность событий заменяет подробность чувствований». Это было для Толстого очень важно. Подробность чувствований! Не «что происходит», а «как происходит» – вот это всегда занимало Льва Николаевича, как великого знатока человеческой природы, который шел до конца в этом исследовании людской сути.

Вот сегодняшние фильмы, они «голы как-то». Присутствуют сюжет, динамика, есть какие-то необходимые для кинематографа как для зрелища аттракционные трюки, включая современные технологии и так далее, но этой подробности природы чувствования не всегда хватает, на мой взгляд. Есть внешнее правдоподобие, есть внешняя и очень простая, чаще всего, драматическая ситуация – и невероятно однозначные функциональные герои. И это понятно, потому что создателей интересует не психологическая сторона их жизни, их интересует сюжет. Сюжет, в котором действуют раз и навсегда заданные герои. Персонажи выполняют определенную функцию, и не более того. Они не меняются по ходу действия, у них не происходит процесса развития, и так далее.

И когда зритель – мне так кажется, я надеюсь на это, – когда молодой зритель видит кино, которого так мало сегодня стало, но в котором есть неспешность вглядывания в человека, кино, где в центре внимания стоит противоречивость человеческого бытия, неоднозначность, постоянное колебание между добром и злом, которое в жизни любого из нас присутствует… Вот когда это возникает в фильме, мне кажется, зритель, современный молодой зритель – он очень хорошо это чувствует. И он даже отчасти удивлен этому. Потому что он так привык, что кино – это что-то легковесное, динамичное, поверхностное, бессмысленное, где не надо затрачивать чувственное, а важно только следить за сюжетом и за развитием, развертыванием каких-то событий. Вдруг он видит другое. Он видит, что на экране не какой-то условный человек, не какой-то условный герой, а как бы герой, который очень похож на него. Оказывается, он так же может чувствовать, переживать, бояться чего-то, чего-то добиваться, быть противоречивым, быть неоднозначным, быть и плохим, и хорошим. И непонятно, как к нему относиться – он хороший или плохой? Мы его должны жалеть или ужасаться, глядя на него?

Вот когда возникает процесс, возникает работа, душевная работа – почти незаметная – этим и замечательно искусство. Оно, заставляя нас душевно работать, эмоционально затрачиваться… тем самым и воспитывает. Это и есть воспитание. Потому что мы, как правило, всегда сопереживаем – так устроен человек – мы сопереживаем беззащитным героям, мы сопереживаем героям, которые подвергаются какому-то насилию, которых преследуют какие-то враждебные силы, и так далее.

Как мы вообще сохраняем разум? Иногда кажется странным, что люди еще ходят, разговаривают между собой, улыбаются, смеются, и робеют даже некоторые молодые люди, я это вижу. Казалось бы, после такого потока вот этого всего, такого зрелища, которое, собственно, оскорбляет саму суть человеческую и внушает нетвердому сознанию, что все – грязь, все – мразь, все – ничтожество вокруг и все не имеет никакого смысла, и закон здесь только один – закон силы, закон обмана, закон зла… И, казалось бы, уже молодые люди должны совершенно свихнуться, но нет. Все-таки какое-то природное чувство самосохранения в них действует. И поэтому, когда они видят такие фильмы, они становятся чуть-чуть другими и открывают для себя какой-то иной мир.

Потому нам пришла однажды в голову такая неожиданная мысль… Совершенно неожиданная мысль. Наше замечательное учебное заведение ВГИК был придуман и так сформирован, что он опирается, еще со времен Эйзенштейна, Пудовкина, Кулешова, других отцов-основателей, на русскую культуру, на русскую литературу… и не только, кстати, русскую, на