Опиумная война - Ребекка Куанг

Цыке окружили Суни. Кара приложила к тетиве стрелу и была готова в любой момент прострелить Суни лоб. Бацзы вытащил грабли, но Суни и Алтан катались с такой скоростью, что он не мог нанести верный удар. Рин крепко сжала рукоятку меча.

Алтан пнул Суни в грудь. По залу раскатился треск. Оглушенный Суни качнулся. Алтан встал в низкую стойку между Суни и остальными цыке.

— Назад, — тихо произнес он.

— Они слишком шумят, — сказал Суни, совсем не злобно. Скорее испуганно. — Так шумят!

— Я сказал — назад!

Бацзы и Юнеген неохотно отступили. Но Кара осталась на месте, с нацеленной в голову Суни стрелой.

— Они так шумели, — сказал Суни. — Я не понимаю, что они говорят.

— Могу сказать тебе все, что нужно, — спокойно произнес Алтан. — Просто опусти руки, Суни. Сделай это для меня.

— Мне страшно, — захныкал Суни.

— Мы не целимся из лука в друзей, — рявкнул Алтан, не поворачивая головы.

Кара опустила лук. Ее руки заметно дрожали.

Алтан медленно подошел к Суни, с мольбой раскинув руки.

— Это я. Всего лишь я.

— Ты мне поможешь? — спросил Суни. Голос совершенно не соответствовал внешнему виду. Он говорил, как ребенок, испуганный и беспомощный.

— Только если ты позволишь, — отозвался Алтан.

Суни опустил руки.

Меч в руках Рин задрожал. Она была уверена, что Суни сломает Алтану шею.

— Они так шумят, — повторил Суни. — Велят мне делать всякое, а я не знаю, кого слушать…

— Слушай меня, — сказал Алтан. — Только меня.

Он быстро преодолел расстояние до Суни.

Суни напрягся. Руки Кары снова потянулись к луку. Рин пригнулась, чтобы броситься вперед.

Ручища Суни обняла Алтана. Суни глубоко вдохнул. Алтан мягко прикоснулся к его лбу своим.

— Все хорошо, — прошептал он. — С тобой все хорошо. Ты Суни, и ты цыке. Не слушай никакие голоса. Слушай только меня.

Суни закрыл глаза и кивнул. Его дыхание стало глубже. На лице появилась кривая улыбка. Когда он открыл глаза, они больше не были безумными.

— Привет, Тренсин, — сказал он. — Хорошо, что ты вернулся.

Алтан медленно выдохнул, кивнул и хлопнул Суни по плечу.

— Осада — это когда в основном протираешь штаны, — посетовал Рамса. — Знаешь, сколько было сражений после того, как Федерация высадилась на берег? Ни одного. Мы просто занимаемся разведкой, проверяем границы и выделываемся друг перед другом.

Рамса попросил Рин помочь ему с укреплением дальних переулков у пристани.

Они медленно превращали улицы Хурдалейна в линию обороны. Каждый эвакуированный дом становился фортом, каждый перекресток — ловушкой из колючей проволоки. Все утро они методично проделывали дыры в стенах, чтобы соединить лабиринт переулков в транспортную систему, известную только никанцам. Теперь они наполняли мешки песком, чтобы заделать дыры в стенах после мугенской бомбардировки.

— Я думала, ты взорвал здание посольства, — сказала Рин.

— И что? — огрызнулся Рамса. — Я хоть что-то делаю.

— Хочешь сказать, Федерация до сих пор не атаковала?

— Они высадили разведотряды, чтобы разнюхать границы. Основные войска пока ничего не предпринимают.

— И долго это продолжается? Почему?

— Потому что Хурдалейн укреплен лучше, чем Синегард. Хурдалейн выстоял в первых двух Опиумных войнах и наверняка выдержит и третью. — Рамса наклонился. — Передай вон тот мешок.

Рин подняла мешок, и Рамса, охнув, водрузил его поверх баррикады.

Тощий оборванец нравился Рин, напоминал юную версию Катая, если бы Катай был одноглазым пироманьяком с нездоровым пристрастием к взрывам. Рин гадала, сколько времени он уже цыке. Выглядел он слишком юным. Каким образом ребенок очутился на передовой?

— У тебя синегардский акцент, — отметила она.

Рамса кивнул.

— Жил там некоторое время. Родители были алхимиками на столичной базе ополчения. Занимались производством пороха.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— В смысле, почему я цыке? — Рамса пожал плечами. — Долгая история. Отец ввязался в политику и в конце концов поднял мятеж против императрицы. Экстремисты и все такое. Может, «Опера», но точно я не знаю. В общем, он попытался подорвать во дворце бомбу, а вместо этого взорвал нашу фабрику. — Рамса показал на завязанный глаз. — Спалил мой глаз. Охрана Дацзы снесла головы всем сколько-нибудь причастным. Публичная казнь.

Рин уставилась на него, ошарашенная тем, насколько легко он это сообщил.

— А ты?

— Я легко отделался. Отец никогда не рассказывал мне о своих планах, и когда они поняли, что я ничего не знаю, то просто засунули в Бахру. Наверное, решили, что будут плохо выглядеть, если убьют ребенка.

— В Бахру?

Рамса бодро кивнул.

— Худшие два года в моей жизни. Ближе к концу срока меня навестила императрица и сказала, что выпустит, если я займусь снабжением цыке.

— И ты просто согласился?

— Ты знаешь, каково было в Бахре? К тому времени я был готов на все, — сказал Рамса. Бацзы тоже был в Бахре. Спроси его.

— А он за что?

Рамса пожал плечами.

— Кто знает? Он не скажет. Но он провел там всего несколько месяцев. Скажем прямо, даже в Хурдалейне лучше, чем в камере в Бахре. А работа здесь отличная.

Рин бросила на него косой взгляд. Уж больно оптимистично Рамса оценивал положение.

Она решила сменить тему.

— А что произошло в столовой?

— Ты о чем?

— Ну… — Она развела руками. — Человек-обезьяна.

— А, это… Это же просто Суни. С ним такое через день происходит. Наверное, ему просто нравится привлекать к себе внимание. Алтан хорошо с ним справляется, а Тюр просто запирал его на несколько часов, пока он не успокаивался. — Рамса передал ей очередной мешок. — Не бойся Суни. Он очень милый, когда не превращается в кошмар. Просто бог дурит ему голову.

— Так, значит, ты не шаман? — спросила Рин.

Рамса тут же покачал головой.

— Я не встреваю в это дерьмо. А то крыша поедет. Сама видела Суни. Мой единственный бог — это наука. Шесть частей серы, шесть частей селитры, одна часть змеиного корня — и получишь порох. Все по формуле. Надежно. Никогда не меняется. Я понимаю шаманов, но предпочитаю оставаться в своем уме.

Прошло три дня, прежде чем Рин снова заговорила с Алтаном. Он много времени проводил на совещаниях с наместниками, пытаясь подлатать отношения с руководством армии, прежде чем они окончательно испортятся. Рин видела, как между совещаниями он заглядывает в свой кабинет, изнуренный и злой. И наконец он прислал за ней Кару.