The One. Единственный - Джон Маррс

– Я – твой жених, – с апломбом произнес Мэттью. – Это придает моим словам достоверность. Особенно когда я скажу всем, что женщина, сделавшая на предопределенной генами любви целое состояние, готова скрыть тот факт, что существуют два миллиона людей, получивших свою ДНК-пару по ошибке. Уверяю тебя, без расследования здесь не обойдется. Так что, Элли, тебе не выкрутиться.

– Тебе никто не поверит.

– Вынужден тебя разочаровать: еще как поверят! Я сохранил свои результаты на жестких дисках и флешках, спрятанных по всему городу. И все они ждут своего часа, когда попадут в «Викиликс», и эта история станет достоянием широкой публики. Там обожают бдительных граждан, особенно когда дело касается корпоративных махинаций.

– Знай, я не намерена терять из-за тебя все, что создала! – бросила ему в лицо Элли.

В ответ на эти слова Мэттью лишь усмехнулся, встал с дивана, поправил галстук и подмигнул ей:

– Поживем – увидим. Согласна, Элли? Но помяни мое слово: до конца твоих дней будет стоять очередь длиной с Темзу из желающих подать на тебя в суд за ложные совпадения ДНК и несостоявшиеся отношения. Затем, когда все, что тебе дорого, будет отнято у тебя, ты наконец поймешь, что чувствовала по твоей вине моя мать и бессчетное число других людей. Ты, дорогая моя, по уши в дерьме.

То, как ясно и лаконично Мэттью сформулировал последнюю мысль, убедило Элли, что все его слова – правда. Она тотчас представила, как все, чего она достигла за эти годы, словно ковер, выдергивают у нее из-под ног. Элли вынесла десятилетие нападок и критики, пожертвовала семьей, дружбой, любовью, и все это впустую, потому что один негодяй хитростью проник в ее жизнь…

Это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.

Мэттью направился к двери, но затем обернулся, чтобы напоследок взглянуть на нее. Увы, он не ожидал того, что она собралась сделать.

Не думая, Элли схватила со стола хрустальный графин и швырнула в него. Тот попал Мэттью прямо в висок и сбил его с ног. Беспомощной грудой тот рухнул на пол. Элли встала над ним, словно верховный судья. На какой-то миг ей показалось, будто в его глазах промелькнуло что-то от ее старого доброго Тима, того самого, кто помог ей раскрыть в себе ту сторону, которая дремала где-то в глубине долгие годы. Увы, обнажить сейчас эту теплую, любящую сторону ее «я» означало поставить себя под удар. Все, чем она пожертвовала ради своего открытия, пойдет прахом. Нет, только не это… Она не позволит этому жалкому существу, скорчившемуся перед ней на полу, отнять у нее дело всей ее жизни.

Мэттью закатил глаза, пытаясь сфокусировать зрение, и, прижав руки к виску, посмотрел на нее так, будто не верил собственным глазам. Лежа на полу, беспомощный и оглушенный первым ударом, он увидел, как она спокойно подняла с пола графин и во второй раз с размаха опустила его ему на голову, на то же самое место.

Графин разбился вдребезги. Элли почти услышала, как одновременно с ним треснул и череп. По всей комнате разлетелись осколки кости, стекла и капли виски.

Она застыла как каменная, тупо глядя, как тело Мэттью корчится в конвульсиях, а кровь впитывается в ковер. Затем он широко открыл глаза, и в следующее мгновение ее фальшивой ДНК-пары не стало.

Мэнди застыла у начала подъездной дорожки, что вела к дому, где она в течение пяти месяцев жила вместе с Пэт.

– Дверь не заперта, вы можете войти, – сказала Лоррейн, стоявшая с ней рядом женщина-полицейский. – Вам не надо торопиться.

Мэнди заколебалась и на всякий случай обернулась через плечо, проверяя, что ее сестра Пола все еще сидит в полицейской машине, в которой они обе сюда приехали. Пола предлагала пойти внутрь вместе с ней, но Мэнди не хотелось, чтобы сестра увидела дом, который она когда-то предпочла своему собственному.

Первой внутрь зашла Лоррейн; Мэнди, робко, – следом за ней. Они вместе остановились в коридоре. Мэнди стрельнула глазами в сторону лестницы, с которой она упала пять недель назад. Посмотрев на открытые двери, что вели из коридора в комнаты, глубоко вздохнула и потрогала ладонями живот. Там, где когда-то толкался ножками ребенок, теперь была лишь чуть обвисшая кожа, и всякий раз, при резком движении, Мэнди чувствовала, как натягиваются швы, оставшиеся после кесарева сечения. И все же она обожала свой шрам внизу живота – это было единственное физическое доказательство того, что еще совсем недавно она и ее ребенок составляли единое целое. Его вынули из ее тела, когда она была без сознания, а потом и вообще украли чокнутая свекровь и золовка, еще до того, как она увидела его своими глазами. Каждое утро, приняв душ, Мэнди вытирала запотевшее зеркало и проводила пальцем по красному шрамику, стараясь представить при этом своего сына.

Это были нелегкие несколько недель. Она регулярно откачивала молоко, чтобы оно не перегорело, – хотела быть готовой к тому моменту, когда возьмет сына на руки и приложит к груди. Проклинала молокоотсос за то, что он не ее малыш. Ей было до боли обидно, что они теряют эти бесценные мгновения близости, и она молилась, чтобы полиция наконец нашла его.

Дом Пэт не проветривался более месяца, и внутри уже начинал скапливаться затхлый запашок. Окинув беглым взглядом гостиную, кухню и столовую, Мэнди зашагала вслед за Лоррейн вверх по лестнице. Лоррейн ей импонировала: ее мягкие манеры резко контрастировали с мужеподобной внешностью. В иных обстоятельствах она точно попыталась бы познакомить ее с Кирстин.

Как только Мэнди сообщила персоналу больницы о пропаже ребенка, те, в свою очередь, оповестили полицию. Был выдан ордер на обыск дома Пэт. Тот оказался пуст, но в нем остались все вещи, за исключением детской одежды и игрушек, купленных для ребенка. В том же состоянии был и дом Хлои. Деньги с их банковского счета были сняты, а сами они вместе с ребенком словно растворились в воздухе.

Родные Мэнди настояли, чтобы она вернулась к ним. Трагедия помогла восстановить мосты – для этого даже не понадобилось никаких извинений. Мать и сестры поддерживали Мэнди, пока та ждала новых отчетов полиции. Вместе они молились, чтобы у Пэт и Хлои проснулась совесть и они вернули бы малыша. Увы, с момента их исчезновения прошел месяц, но они так и не дали о себе знать. После того как газеты напечатали обращение Мэнди, за которым последовала телевизионная пресс-конференция, поступило несколько сообщений о том, что их якобы видели. Увы, все они как одно оказались ложными.

Мэнди пережила целую гамму эмоций – от гнева на больничный персонал за то, что они отдали ее ребенка в руки тех, кого нельзя было подпускать к нему даже на пушечный выстрел, до раздражения на полицию за то, что та не смогла найти новые улики. И даже на себя – за то, что после родов ее тело мешало ей более активно включиться в поиски ребенка. Не до конца заживший шов и ограниченная подвижность наполняли ее чувством вины за то, что она не выполнила первейший долг любой матери – не смогла защитить своего ребенка. Сколько бы раз ее родные, Лоррейн и врачи ни пытались убедить ее в том, что ее вины в этом нет, Мэнди отказывалась им верить. Нет, это всецело была ее вина – она гналась за невозможным, за любовью мужчины, который не мог полюбить ее. И по собственной глупости потеряла ребенка.